Глава одиннадцатая. Смерть в Фуэнте-Гранде

У подножия Сьерры-Альфакар, горной цепи километрах в девяти на северо-восток от Гранады, мы встречаем два маленьких, почти граничащих друг с другом селения: Альфакар и Виснар. Первое из них, название которого происходит от арабского слова, означающего «гончар», пользуется славой в Гранаде благодаря необычайно вкусному хлебу, выпекаемому там. Виснар (это название восходит к еще доарабскому топониму) обязан своей известностью небольшому благородных линий памятнику архитектуры — дворцу архиепископа Москосо-и-Перальты, воздвигнутому в конце XVIII в., после возвращения этого священнослужителя из Америки.

После начала мятежа в июле 1936 г. гранадские националисты быстро закрепились в Виснаре, сделав своей штаб-квартирой дворец. Селение Виснар имело стратегическое значение, поскольку оно представляло собой удобный наблюдательный пункт и позицию для обороны от возможного наступления республиканских войск из гористого района, расположенного к северу от Гранады. Этот район фактически оставался под властью республиканцев на протяжении почти всей войны.

Гарнизон Виснара состоял из отряда фалангистов, которым командовал капитан Хосе Мария Нестарес Куэльяр, о роли которого в заговоре против Республики уже говорилось выше. По окончании войны на портале дворца была установлена мемориальная доска. На ней мы можем прочесть следующее:

«29 июля 1936 г. в этом дворце Виснара обосновался штаб первой Испанской фаланги в Гранаде. В этих стенах она окрепла и стала первым батальоном, а затем первым полком Испанской традиционалистской гранадской фаланги, которая в жестоких боях против марксистского натиска отстояла безопасность нашего города. Владельцы дворца дон Хосе Ф. Фигерес-и-Мендес и донья Эсперанса де Дамас-и-Р. Акоста гордятся тем, что им выпала честь поставить это здание на службу столь возвышенным целям».

Если бы Виснар был только местом расположения воинского гарнизона, его сейчас едва ли вспоминали бы в связи с гражданской войной. Однако селение это довольно скоро приобрело мрачную известность, став местом расстрелов, жертвами которых пали сотни «красных». По этой причине на протяжении десятилетий жители Виснара, запуганные жандармерией, отказывались говорить о том времени с посторонними, в особенности если это были иностранцы.

Находясь в Виснаре, Нестарес постоянно поддерживал телефонную связь с Вальдесом. Беспрестанно, почти каждый день и каждую ночь сюда из управления гражданского губернатора или близлежащих селений прибывали машины с очередными партиями обреченных. Арестованных, содержавшихся в гранадской тюрьме, не привозили на расстрел в Виснар; здесь убивали тех, которые потом именовались просто «пропавшими без вести», это были «неофициальные» жертвы, про которых власти затем утверждали, будто их судьба им неизвестна.

Машины, прибывавшие из города, должны были обязательно останавливаться хоть на несколько минут у дворца Москосо-и-Перальты; здесь Нестаресу либо его помощникам вручались сопроводительные документы, а те в ответ давали пропуск на проезд. Затем машины следовали в гору по узенькой улочке, которая ведет к Фуэнте-Гранде.

Сразу же за дворцом открывается чудесная панорама. К Альфакару идет крутой спуск, вдали простирается гранадская долина, справа возвышается лишенная растительности горная гряда — Сьерра-де-Эльвира.

Выше Виснара, по левую сторону дороги, неторопливо течет старый обмелевший оросительный канал, окаймленный тростниковыми зарослями. Канал исчезает за зданием, еле видным среди гущи деревьев.

Это просторное здание, которое именуется «Вилья Конча», в годы Республики было местом летнего отдыха гранадских школьников. Поэтому в народе его обычно называют «Ла Колониа». Еще в июле 1936 г. там отдыхали дети, которых, как только началась война, эвакуировали. С этого времени здание было отдано под тюрьму, и «Ла Колониа», название которой прежде ассоциировалось с детским весельем, играми, летними каникулами, превратилась в обитель смерти.

Националисты привезли из Гранады в «Ла Колониа» группу масонов, к которым присоединили несколько других «нежелательных лиц», заставив их выполнять обязанности могильщиков. Среди масонов были Мануэль Пласа, Энарес, Лопера, Бонанегра, некий Фернандо (фамилии его никто не помнит) и А.М., который жив до сих пор, — он-то и сообщил нам полную информацию о том, что и как происходило в «Ла Колониа»¹.

Вместе с масонами работал семнадцатилетний юноша М.С., которого привезли в Виснар, чтобы расстрелять. К его счастью и благодаря заступничеству неких высокопоставленных дам, придерживавшихся правых убеждений, которые хлопотали за него перед Нестаресом, юноше удалось спастись от смерти. Он тоже был определен в могильщики. М. С. не желает, чтобы мы назвали его полное имя, и его вполне можно понять. Именно он предал земле тело Гарсиа Лорки, и он понимает, что, если об этом станет известно, журналисты со всего света никогда не дадут ему покоя. В сопровождении этого человека мы побывали в Виснаре дважды (в 1966 и в 1978 гг.), и здесь на месте он подтвердил и дополнил сведения, полученные нами от А.М.

Кроме группы масонов, Нестарес привез из Гранады в качестве могильщиков двух преподавателей гранадского университета, Хоакина Гарсиа Лабелья и Хесуса Йольди Беро, а также двух советников из левых, Мануэля Салинаса и Франсиско Рубио Кальехона, намереваясь сохранить этим людям жизнь. Но и сам Нестарес не смог спасти от смерти ни одного из четверых, несмотря даже на то, что он одел их в форму фалангистов: как-то, когда он на день уехал из Виснара, Вальдес прислал из Гранады машину, которая забрала их; вскоре после этого они были расстреляны у стен гранадского кладбища.

«Ла Колониа» подчинялась в конечном счете капитану Нестаресу, хотя он главным образом занимался военными операциями в прилегающем районе. Приходится сожалеть, что он скончался в мае 1977 г., так и не изложив своей версии о том, как действовал этот лагерь смерти.

Нижний этаж здания был превращен в тюрьму. На верхнем этаже помещались несколько солдат и штурмовых гвардейцев, а также могильщики и две женщины из левых, которым Нестарес оказал покровительство: некая Алисия (полного ее имени мы не знаем) и Мария Луиса Алькальде Гонсалес, девушка редкой красоты, в прошлом активистка МОПР. Женщины занимались уборкой и стряпней. Рядом с ними часто можно было видеть молодую англичанку Фрэнсис Тарнер — Фанни, девушку из семейства, принадлежавшего к правым кругам, жившего неподалеку от Альгамбры. Фрэнсис Тарнер была очень дружна с Нестаресом, и многие 1ранадцы до сих пор помнят ее, одетую в голубую рубашку фалангистов, на которой она вдобавок носила свастику. В Виснаре Фанни, по-видимому, выполняла обязанности медицинской сестры.

Наши свидетели, А. М. и М.С., настаивают на том, что все палачи из «Ла Колониа» были добровольцами, убивавшими ради удовольствия убивать; исключение составляли лишь несколько штурмовых гвардейцев, которых Нестарес заставлял принимать участие в расстрелах, возможно, в качестве наказания. Некоторые из добровольцев принадлежали к так называемому «черному эскадрону» и творили бесчинства и преступления не только в Виснаре, но также в Гранаде и в окрестных селениях. Среди этих палачей наши свидетели припоминают таких, как Маньо, Севилья (он погиб, когда винтовка, которую он чистил, случайно выстрелила), некий Гонсало, капрал Айльон, сержант Мариано, Молес, Эрнандес, Мотриленьо, Хамуга, палач Бенавидес и Эль Кучильеро. Трудно сегодня восстановить полные имена и фамилии этих убийц, потому что большинство их было известно только по кличкам.

Приговоренные к смерти прибывали, как правило, поздно вечером, и их запирали в помещениях нижнего этажа «Ла Колониа». Если они желали, то могли исповедоваться у приходского священника Виснара Хосе Кроветто Бустаманте (его имя в те дни часто упоминалось на страницах газеты «Эль Идеаль»). Когда рассветало, убийцы вытаскивали заключенных «на прогулку» и оставляли их бездыханные тела там, где они падали под пулями (в поле, в придорожной канаве, в оливковой роще или в овраге), до появления могильщиков, которые приходили вскоре после расстрела.

Провел ли Гарсиа Лорка в «Ла Колониа» последние часы своей жизни? Свидетельства, собранные в 50-е годы Энцо Кобелли, а позднее Вила Сан-Хуаном, подтверждают это. В частности, Кобелли говорил с человеком, который уверял, что стоял на часах у двери помещения, в котором был заперт поэт вместе с другими жертвами, расстрелянными в то же утро.

«В течение всей ночи на 19 августа (sic!) Федерико Гарсиа Лорка ободрял своих товарищей по заключению. Он много говорил и отчаянно курил (поэт был завзятым курильщиком рыжего табака, который закупал в большом количестве за границей, так как не любил черного испанского табака. — Авт.). Утром, когда за ним пришли, он сразу же понял, что его собираются отправить «на прогулку». Тогда он попросил священника, но священник из Виснара (когда я его видел, ему было уже восемьдесят пять лет. — Авт.), прождавший всю ночь, только что ушел, потому что ему сказали, что казней сегодня уже не будет»².

Вила Сан-Хуан разговаривал в Гранаде в ноябре 1973 г. с Х.Г., штурмовым гвардейцем, служившим в «Ла Колониа». Этот человек уверял, что был свидетелем того, как привезли Гарсиа Лорку, которого он сразу узнал, потому что несколько раз видел его в Гранаде с Фернандо де лос Риосом³.

А. М. и М.С. утверждают, что, если бы поэта привезли в «Ла Колониа» до того, как стемнело (после этого могильщиков запирали на верхнем этаже), его бы, конечно, узнали, поскольку некоторые из арестантов-могильщиков (например, Гарсиа Лабелья, Йольди, Салинас и Рубио Кальехон) были знакомы с Федерико. Поэтому представляется несомненным, что Гарсиа Лорка провел в «Ла Колониа» лишь несколько часов.

Поэт был убит не один. В этот трагический час его сопровождали еще трое из жертв репрессий, учиненных в Гранаде. Когда в 1966 г. мы познакомились с М.С., он помнил два имени: Хоакин Аркольяс Кабесас и Франсиско Галади Мергаль — оба они были бандерильеро^*. Они были известны в городе не только своими выступлениями на арене боя быков, но и активным участием в политических делах. Как указывают Гольонет и Моралес, Кабесасу и Галади за несколько дней до мятежа было поручено наблюдение за домом на улице Сан-Антон, где жил Вальдес:

«Во главе группы, осуществлявшей наблюдение, находились анархисты Галади и Кабесас, которые так панически боялись «фашистов», что вообще не появлялись поблизости от дома; на посту оставались лишь их подручные»⁴.

Издевательский тон, характерный для Гольонета и Моралеса, представляется нам необоснованным — о храбрости двух бандерильеро до сих пор еще помнят в Гранаде.

Кроме того, ясно, что Вальдес, дорвавшись до власти, не мог не свести тут же счеты с Кабесасом и Галади, тем более что оба они значились среди командиров колонны, которую республиканцы хотели послать освобождать Кордову⁵.

М. С. не смог вспомнить имени еще одного человека, расстрелянного вместе с Гарсиа Лоркой в то утро, хотя припомнил, что это был хромой человек, учитель государственной школы из ближнего селения Когольос Вега. Посетив названное селение, мы пришли к заключению, что человек этот действительно был школьным учителем, только не из Когольос, а из селения Пулианас — эта небольшая ошибка М.С. лишь укрепила наше доверие к его свидетельству.

Жители Пулианас рассказали, что прекрасно помнят своего учителя — всеобщего любимца. Его имя — Диоскоро Галиндо Гонсалес. В местном суде хранится свидетельство о его смерти, с которого в 1968 г. нам удалось, преодолев множество препятствий, снять копию. Сведения, содержащиеся в этом документе, почти совпадают с теми, которые сообщил нам М.С. в 1966 г., хотя не сходятся в частностях. Согласно свидетельству о смерти Галиндо Гонсалеса, он умер 18 августа, между тем как в свидетельстве о смерти Гарсиа Лорки указана дата 20 августа. Однако мы знаем, что оба документа были составлены через четыре года после случившегося и, кроме того, судебные власти нового режима не утруждали себя излишней скрупулезностью при установлении дат смертей, которые они свидетельствовали в таких документах. Поэтому мы не можем полностью доверять точности дат, содержащихся в документах подобного рода.

Дети хромого учителя из селения Пулианас (Антонио, Ньевес и Мария Галиндо Монхе) живы и поныне. Они многое рассказали нам как о смерти отца, так и о его жизни и взглядах. Галиндо Гонсалес был не гранадцем, а уроженцем Сигуньуэлы (Вальядолид). С 1929 по 1934 г. он работал учителем государственной школы в Сантипонсе (Севилья), а в сентябре 1934 г., получив новое назначение, приехал в Пулианас. Вскоре после приезда в гранадское селение у него произошел конфликт с секретарем муниципалитета Эдуардо Баррерасом из-за дома, который был предоставлен учителю под жилье и «мало чем отличался от хлева». Галиндо Гонсалес отправился в Гранаду и обратился с протестом к гражданскому губернатору. Об этом писала газета «Эль Идеаль» в конце 1934 или в начале 1935 г. Однако Галиндо так и не добился, чтобы ему предоставили другой дом, и оказался вынужденным сам снять квартиру в более сносном доме, находившемся в поселке Касерио де лос Анхелес, неподалеку от Пулианас. Эдуардо Баррерас не забыл этот эпизод, и, как считает семья учителя, именно он написал донос на дона Диоскоро, естественно, объявив его «красным». Галиндо Гонсалес был убежденным республиканцем. Когда в феврале 1936 г. Народный Фронт победил на выборах, местные жители устроили демонстрацию около его дома, крича: «Да здравствует школьный учитель селения Пулианас?» Таким образом Диоскоро Галиндо стал человеком меченым, подобно многим школьным учителям, оказавшимся в зоне мятежников.

Антонио Галиндо Монхе любезно предоставил нам несколько страничек, на которых он описал гонения, обрушившиеся на его отца, и его гибель. Мы воспроизводим их здесь как из-за ценности, которую они представляют сами по себе, так и потому, что описанные в них события связаны со смертью Гарсиа Лорки и с убийствами в Виснаре:

«15 августа 1936 г. часов в десять вечера в наш дом явились два вооруженных фалангиста, которые вылезли из машины, остановившейся у дверей; два других фалангиста остались в машине. Те двое, что поднялись на верхний этаж дома, где мы жили в поселке Касерио де лос Анхелес, стоявшего у шоссе, на расстоянии примерно километра от селения Пулианас, заявили, что пришли сделать обыск. Отец, который был дома, сказал, что они могут начинать когда угодно. Они начали обыск, который затянулся на два часа. Потом они обратились к моему отцу и сказали, что привезли с собою приказ о его аресте, но поскольку обыск не дал доказательства его вины, то они оставляют его под домашним арестом на сорок восемь часов, и, если по прошествии этого срока они не вернутся, отец может продолжать жить своей обычной жизнью и с ним ничего не произойдет. Перед тем как уйти, один из них обратился к отцу и спросил, может ли он задать ему несколько вопросов, на что отец ответил, что да. Тогда тот спросил его, каков его образ мыслей. Отец сказал ему, что не может ответить на этот вопрос, потому что это его личное дело, ведь каждый волен думать что хочет — как он или совсем наоборот, — и они ушли.

Сорок восемь часов истекли к 10 часам вечера 17 августа. Прошло еще четыре часа сверх назначенного срока, и в 2 часа утра 18 августа они пришли и сказали отцу, что он должен отправиться с ними, чтобы дать показания, после чего он сразу же вернется. И больше мы его не видели. Я просил их, чтобы они позволили мне поехать с ними, но они сослались на то, что в машине нет места. Я ответил, что мог бы ехать в своей машине, но они сказали, что если увидят, что я следую за ними, то будут стрелять в меня из винтовок.

Я дождался, пока рассвело, и часов в 9 утра отправился в комендатуру, где у нас был знакомый, капитан Перамо. Я рассказал ему, что случилось, и он сразу же стал звонить по телефону, а после нескольких звонков сказал мне, что весьма сожалеет, потому что хорошо относился к моему отцу, но уже ничего не может сделать, так как его расстреляли.

Попав в такое опасное положение, я по знакомству вступил в штурмовую гвардию, но через четыре дня мне предъявили обвинение, будто бы я хотел получить оружие, чтобы отомстить за смерть отца. Я позвонил нашему приятелю из комендатуры, он поговорил с моим командиром в штурмовой гвардии, и меня отпустили на свободу.

Так как дальше жить в таких условиях было невозможно, я перешел в красную зону, где и находился в республиканской армии до окончания войны, когда меня арестовали. Я прошел через военный трибунал, был судим по обвинению в подстрекательстве к бунту и провел три года в тюрьме. И когда я уже примирился с двенадцатью годами заключения, которых требовал для меня прокурор, меня выпустили на волю».

Дети Галиндо Гонсалеса считают, что их отец был расстрелян на рассвете 18 августа, именно в тот день, что указан в свидетельстве о его смерти. Однако возможно и то, что он находился в «Ла Колониа» до следующего дня и что его знакомого, капитана Перамо из военной комендатуры, ввели в заблуждение, заявив о том, что учитель расстрелян, хотя на самом деле он еще был жив. Нетрудно предположить, что этим способом пользовались — и это даже стало правилом — всякий раз, когда нужно было отделаться от влиятельных просителей, ходатайствовавших за арестованных. С точки зрения мятежников, поддаваться чувству милосердия было непозволительно. Как мы помним из свидетельства Хосе Росалеса, вспоминавшего, как он пришел к Вальдесу, последний прибегнул точно к такой же уловке.

В чем, как нам кажется, нельзя сомневаться, так это в том, что М.С. предал земле Галиндо Гонсалеса вместе с Гарсиа Лоркой. А Гарсиа Лорка, по нашим данным, был убит 19 августа. Некоторое время спустя после гибели учителя из селения Пулианас его семья получила известие о том, что он погребен вместе с Гарсиа Лоркой, и это подтверждает рассказ М.С.

От «Ла Колониа» дорога на Альфакар вьется по склону долины; вдоль нее тянется оросительный канал, который местами пересекают живописные каменные мостики. Затем дорога делает крутой поворот. Слева от нее, внизу, оросительный канал входит в узенький акведук. По правую сторону от нас поднимается глинистый склон, поросший соснами, которые выше теряются в скалах Сьерры-де-Алькафар.

Это и есть печально известный овраг Виснара: здесь под землей покоятся останки сотен расстрелянных. В первые дни репрессий в Гранаде овраг не использовался как место расстрелов. Палачи не сразу обнаружили, что глина здесь мягче, чем в других местах долины, а потому и могилы копать здесь гораздо легче.

А.М. и М.С. поделились своими горькими воспоминаниями, связанными с этим оврагом. Тела людей оставляли там, где их убили, сваленные в кучу в ожидании могильщиков, которые появлялись довольно скоро. Не раз могильщикам доводилось узнавать среди жертв своих друзей и знакомых. Как они вспоминают, перед этим осужденных (что не раз утверждали) не подвергали пыткам; неверно и то, будто осужденных заставляли самих копать себе могилы.

Скорбен и тяжек был труд могильщиков под августовским солнцем Андалусии. Несмотря на то что чистые воды оросительного канала Фуэнте-Гранде текли совсем рядом, могильщикам, видимо, чтобы усугубить наказание, не разрешали спуститься к ним и напиться.

По всему оврагу покоятся трупы, их тут сотни.

В 1936 г. эта местность выглядела более голой, чем теперь, деревьев тут не было. Когда в 1949 г. сюда приезжал Джералд Бренан, «все пространство было усеяно неглубокими рвами и холмиками, на каждом из которых виднелся небольшой камень. Я начал было считать их, но потом бросил, поняв, что здесь их несколько сотен»⁶.

Среди расстрелянных в овраге было немало женщин. Одну из них звали Кармела Родригес Парра, и в Гранаде все ее знали как Кармелу — мастерицу жарить пташек. Прозвищем эта женщина была обязана тому, что бар, который она держала на улице Эльвира, славился своим фирменным блюдом — жареными куропатками. Еще до начала мятежа в этом баре собирались люди, придерживавшиеся левых взглядов. Это и послужило единственным поводом для преследования и убийства владелицы бара. Эта добрейшая женщина, здоровенная толстуха, не сумела уйти от смерти. Ее отправили в Виснар вместе с другой женщиной, знаменитой Башмачницей, известной своими левыми убеждениями, и обе погибли вместе.

Самая большая братская могила в овраге, вырытая на одном из его склонов, все еще хорошо заметна. Вся она окружена камышовыми зарослями — тут влажная почва, — зимой здесь скапливается вода, образуя лужу. В последние годы после смерти Франко братскую могилу украсили надгробными камнями и деревянными крестами, которые уже никто не трогает. Покоятся в ней останки по меньшей мере ста расстрелянных. В податливой этой земле было несложно вырыть глубокий ров, в который могильщики сваливали мертвые тела, засыпая их без особых усилий. Осужденных подводили к самому краю зияющей ямы и убивали выстрелом в затылок.

В течение первого месяца репрессий палачи из «Ла Колониа» расстреливали свои жертвы не в овраге, а прямо у дороги, что ведет от Виснара к Альфакару. Здесь расстреляли и Гарсиа Лорку; можно не сомневаться, что среди погребенных в овраге тела поэта нет.

Если пройти дальше по дороге в Фуэнте-Гранде, оставив за собой овраг Виснара, через несколько минут доходишь до поворота, справа от которого поднимаются несколько современных коттеджей, построенных лет пятнадцать назад. По другую сторону дороги только что закончено строительство многоквартирного дома. А чуть дальше открывается взору прославленный источник, известный как Фуэнте-Гранде, давший свое имя и этому месту.

Местность, которую в последнее время начали лихорадочно застраивать (здесь появились отели, бассейн, коттеджи), имеет свою историю, богатую и занимательную. Некогда арабы, обратив внимание на то, как бурлят пузырьки, которые непрестанно подымаются к поверхности воды в источнике, окрестили его метафорическим именем Айнадамар, или «Источник слез» (арабское слово «айн» означает одновременно «око» и «родник»)⁷. А в иные, не столь отдаленные времена Фуэнте-Гранде бурлил сильнее, чем ныне, — так по крайней мере явствует из описания, сделанного английским путешественником Ричардом Фордом^**, который посетил его между 1831 и 1833 гг., обнаружив здесь «обильный источник воды, насыщенный газом, которая образует струю высотой в несколько футов»⁸.

Вода в источнике чрезвычайно свежа и приятна на вкус. Арабы соорудили канал — канал Айнадамар, тот самый, что бежит вдоль дороги от Виснара, — чтобы довести воды Фуэнте-Гранде до Гранады⁹. Он и теперь достигает Альбайсина, проходя до того через Виснар и отнюдь не живописную территорию порохового завода Эль Фарге. Еще недавно канал снабжал питьевой водой весь квартал Альбайсин, хотя сегодня им пользуются лишь для того, чтобы поливать герань и кусты жасмина в садиках, окружающих дома.

Вокруг Фуэнте-Гранде арабы, поселившиеся в Испании, воздвигли целую россыпь летних дворцов, от которых сегодня не осталось даже руин — возможно, виною тому были землетрясения, происходившие в последующие века. Отдельными обломками этих зданий можно полюбоваться в Археологическом музее Гранады.

Сохранилось несколько стихотворений, написанных арабо-андалусскими поэтами, которые славили и восхваляли красу прелестного источника. Вот одно из них, сочинил его поэт, судья и историк Абу-ль-Баракат аль-Балафики, уроженец Альмерии, скончавшийся в 1372 г.:

«Не разлука ли с Айнадамаром замедляет биение моей крови, исторгает потоки слез из глубины моих глаз?

Его воды жалобно стонут о том, кто, порабощенный любовью, потерял свое сердце навек.

На его берегу птицы выводят мелодии, сравнимые с теми, которые создал сам Мосули¹⁰, и они приводят мне на память былое, когда я вступал в мою юность.

И луны этих мест¹¹, прекрасные, как Иосиф, заставят каждого мусульманина променять свою веру на религию любви»¹².

Трудно сдержать волнение, когда убеждаешься, что и через шестьсот лет после того, как были написаны эти стихи, родниковое око все еще изливает свои накипающие слезы неподалеку от того самого места, где в 1936 г. убили прекраснейшего гранадского поэта всех времен. Потому что можно считать твердо установленным, что поэт пал здесь, возле источника Фуэнте-Гранде, вместе с Галиндо Гонсалесом, Аркодьясом Кабесасом и Галади Мергалем (как мы полагаем, на рассвете 19 августа). В юношеском стихотворении «Сон», вошедшем в первый его лирический сборник «Книгу стихов», Федерико писал: «Над прохладным ручьем сердце мое отдыхало»¹³. Именно эта строка послужила эпиграфом к элегии, которую испанский поэт Дамасо Алонсо посвятил в 1940 г. своему убитому другу. Ее название: «Фуэнте-Гранде, или «Источник Слез» (меж Альфакаром и Виснаром)»:

А-а-й, родник, изливающий слезы,
а-а-й, поля близ Альфакара,
древнего Виснара земли.
Ветер ночной,
почему он кропит вас песком, а не кровью?
почему умолкает струя, —
или я захлебнулся плачем?

Не поверяйте вашу тоску заре,
не отнимайте у юного дня надежду,
благоуханную и лесную,
но в эту скорбную ночь,
подкошенную ветрами,
которые помнят все, —
плачьте, рыдайте со мною.

Рыдай же, Фуэнте-Гранде,
родник, изливающий слезы,
и обратитесь навек в соленое, горькое море,
о, поля близ Альфакара,
древнего Виснара земли¹⁴.

В 1966 г. мы отправились в Фуэнте-Гранде вместе с М.С., похоронившим труп Гарсиа Лорки, и он показал нам место, где в то утро, когда он пришел туда, его ожидали тела расстрелянных, — справа от коттеджей, построенных позднее рядом с дорогой, которая идет от Виснара к Альфакару. Здесь в 1936 г. была старая оливковая роща, которая ныне исчезла, вытесненная коттеджами. От нее остались только два дерева.

Узников привозили в Фуэнте-Гранде из «Ла Колониа» в машине. М. С. пришел сюда пешком. Он сразу же заметил, что один из убитых был хромым. Когда он вернулся в «Ла Колониа», кто-то сказал ему, что хромой — это школьный учитель Галиндо Гонсалес¹⁵. М. С. успел заметить также, что на другом из убитых был платок вместо галстука («из тех, что носят художники»), и по возвращении ему сообщили, что это поэт Гарсиа Лорка. Двух других — бандерильеро Кабесаса и Галади — он знал в лицо.

24 августа 1978 г. нам довелось еще раз побывать в Фуэнте-Гранде вместе с М.С. и племянником Кармелы — мастерицы жарить пташек. М. С. подтвердил и дополнил новыми подробностями то, что мы уже узнали от него в. 1966 г. Но на этот раз он уже не боялся жандармов, которые раньше патрулировали дорогу между Виснаром и Фуэнте-Гранде, задерживая нежелательных «исследователей»¹⁶. М. С. теперь чувствовал себя уверенно и не испытывал никакого страха. Словно притягиваемый магнитом, он повел нас без колебаний к тому же месту, что и в прошлый раз: справа от новых коттеджей, где высажены сосны, и близ дороги виднеется как бы канава («овражек», как назвал ее М.С.), идущая вверх по склону. По правую руку от сосен, чуть в стороне, еще стоят два оливковых дерева — единственные оставшиеся от старой рощи, находившейся там в 1936 г. М.С., погруженный в свои воспоминания, говорил словно про себя (это было чем-то вроде монолога, который и был записан на магнитофон):

«Здесь это было, конечно... Тогда было больше оливковых деревьев... теперь прибавились сосны... Этих сосен не было. Все это новое... Здесь нет никого, кроме них. Здесь никого нет, кроме учителя из Пулианас, кроме Галади, Кабесаса и его, Лорки. Больше никого не было. Здесь нет никого, кроме них... На этом самом участке, да, на этом участке они, значит, и лежат; чуть повыше или чуть пониже, но на этом участке... Зимой по овражку бежит ручей... Да, это тот самый участок. Тогда было больше оливковых деревьев прямо возле овражка, а их выкорчевали, посадили сосны — так, что ли? Вон там остались две оливушки, но здесь их было больше...

Они были уже наполовину закопаны, и нам только пришлось закончить это дело. Они были засыпаны наполовину... Здесь они и погребены... Это вот здесь... Две оливушки из той самой рощи, старые... Да, примерно вот здесь...

Все это принадлежало одному хозяину, сеньору Ла Алегриа. Теперь все досталось его зятю... Здесь тогда не было ничего — ничего, кроме домишки рядом с источником; ни бара, где мы побывали, ни бассейна, ничего этого... Эти сосны появились потом... Здесь ничего не было...»

От Анхелины Кордобильи, которая носила Лорке передачу в управление гражданского губернатора, семья поэта утром 19 августа узнала, что его перевели в другое место. Об этом, однако, не знал Мануэль де Фалья. Знаменитый композитор, получив известие, что Федерико находится под арестом в управлении гражданского губернатора, и опасаясь за его жизнь, поспешил в то же утро на улицу Дукеса, чтобы просить за своего друга перед Вальдесом. Мануэлю де Фалье, человеку, наделенному глубоким чувством справедливости, это, безусловно, стоило огромного усилия над собой — ему пришлось подавить свой страх перед физической расправой, преодолеть собственную робость. В управлении дону Мануэлю, которого сопровождали несколько молодых фалангистов¹⁷, сообщили, что Федерико уже расстрелян, да и ему самому пригрозили тем же. Подавленный тяжестью этой вести, он направился на улицу Сан-Антон, в дом, где находилась семья поэта. Дверь ему открыла Исабель Рольдан, двоюродная сестра Федерико, которая рассказала нам:

«Бедный дон Мануэль, ему самому чудом удалось спастись. Он пошел просить за Федерико, и его засадили туда, во внутренний дворик, чтобы расстрелять его. Его отправили во дворик, но пришел офицер и вывел его на улицу. Он знал его и вывел на улицу. Отправил его во дворик Вальдес Перес Агилера, он придерживался самых правых убеждений, его отец был отставным жандармом... Дон Мануэль вышел на улицу, в управлении с ним обошлись грубо, но он пошел на Сан-Антон. Я ему открыла дверь и сказала: «Дон Мануэль, они еще ничего не знают». Он пришел к нам рассказать, что хотел вмешаться и что ему даже не дали ничего сказать, а я, открыв дверь и увидев его лицо, успела сказать ему: «Дон Мануэль, они ничего не знают. Входите». Он побыл недолго, но ничего не сказал»¹⁸.

Версия, которую несколько лет спустя в Буэнос-Айресе Мора Гуарнидо слышал от самого Мануэля де Фальи, в общих чертах совпадает с рассказом Исабель Рольдан, но ее свидетельство более подробно. Видимо, Мануэль де Фалья, скромность которого стала нарицательной, счел за лучшее опустить все то, что произошло с ним в этой неудавшейся попытке ходатайствовать за поэта¹⁹.

Через несколько дней после этих событий в дом № 4 по улице Сан-Антон явился один из штурмовых гвардейцев. Продолжает рассказывать Исабель Рольдан:

«Это было три или четыре дня спустя после смерти Федерико, прошло уже несколько дней. К нам на улицу Сан-Антон явился какой-то штурмовой гвардеец. Он принес письмо, написанное Федерико. Видимо, письмо это было написано в последний момент, когда ему сказали «пожертвуйте тысячу песет», то есть пожертвуйте на вооруженные силы. Я открыла дверь и не могла сказать нашим, чтобы денег ему не давали — ведь они еще ничего не знали. Ведь долго, пока они сами об этом не узнали и не поверили в это, мы им ничего не говорили о том, что Федерико убит. В записке было написано только: «Прошу тебя, папа, выдать этому сеньору 1000 песет в качестве пожертвования на вооруженные силы. Обнимаю. Федерико» — и больше ничего там не говорилось. Но рука и подпись были точно его».

Анхелина Кордобилья тоже вспоминала с глубоким возмущением об этом ужасном письме:

«Пришел какой-то сеньор, принес бумагу, которую написал сеньорито Федерико, потому что его заставили подписать это, и, помнится, там говорилось: «Я прошу тебя, папа, чтобы ты дал этому сеньору 1000 песет». А он уже был в это время мертвый, его уже расстреляли там, у источника в Виснаре!»

Письмо, по-видимому, не сохранилось. Оно, по всей вероятности, представляло собою последний автограф великого поэта и чудовищное доказательство того, что в Гранаде, захваченной националистами, даже обреченные на смерть вынуждены были делать пожертвования на вооруженные силы.

В свидетельстве о смерти Федерико Гарсиа Лорки, оформленном в 1940 г. чиновниками франкистского режима, можно прочесть:

«...скончался в августе 1936 г. вследствие ранений, полученных в ходе военных действий, причем его труп был обнаружен двадцатого дня (sic!) того же месяца на дороге между Виснаром и Альфакаром»²⁰.

Примечания

1. А.М. предпочитает и поныне не раскрывать своего имени, и мы исполняем его желание.

2. Enzo Cobelli. García Lorca, Editrice la Gonzaghiana. Mantua, 1959, p. 78.

3. Vila-San-Juan. Op. cit., p. 157.

4. Gollonet у Morales. Op. cit., p. 101—103.

5. «Cruzada», p. 280.

6. G. Brenan. Op. cit., p. 145.

7. Этими сведениями мы обязаны доктору Джеймсу Дикки, выдающемуся арабисту и глубокому знатоку мусульманской Гранады. Вместе с ним мы несколько раз посетили Фуэнте-Гранде и Виснар в 1966 и 1967 гг. и обследовали эту местность пядь за пядью.

8. Richard Ford. A Handbook for Travellers in Spain, John Murray. Londres, 1869, p. 372.

9. Как указано в превосходном «Путеводителе по Гранаде» Антонио Гальего Бурина (Гранада, 1946, с. 71), сооружение канала Айнадамара было начато при халифе Абдалле бен Болокин (1073—1090).

10. Имеется в виду Исхак-аль-Мавсили (или Мосульский), самый знаменитый из арабских музыкантов.

11. То есть женщины, ходящие к Айнадамару.

12. Мы снова благодарим доктора Джеймса Дикки, который по нашей просьбе навел справки об упоминаниях Айнадамара в литературе во времена арабского владычества в Испании. Арабский текст этого стихотворения он обнаружил в книге: Al Maqqari. Nafh al-Tib. El Cairo, 1949, VII, p. 401 — и перевел для нас на испанский язык.

13. Цит. по: Ф. Гарсиа Лорка. Избранные произведения, т. 1, М., 1978, с. 62 (перевод О. Савича).

14. Воспроизводим свидетельство Дамасо Алонсо: «Скорбь и негодование, которое вызвала у меня смерть Федерико, я запечатлел в стихотворении «Фуэнте-Гранде, или «Источник слез» (меж Альфакаром и Виснаром)», написанном во время доездки в Гранаду в 1940 г., предпринятой для того, чтобы лично узнать обо всем. Стихотворение было опубликовано в 1944 г. в книге «Черная весть» (с посвящением: «Погибшему поэту»). Цитируем стихи по: «Oscura Noticia y Hombre y Dios». Austral, Madrid, 1959, p. 64. Благодаря этим сведениям можно считать, что стихи Дамасо Алонсо явились, по-видимому, первой испанской элегией на смерть Лорки, основанной на достоверно установленных фактах.

15. Впоследствии, по прошествии лет, М. С. забудет имя учителя, а Пулианас в его воспоминаниях превратится в Когльос Вегу.

16. Среди других жандармы задержали доктора Джеймса Дикки, которому пришлось провести ночь в их казарме.

17. Один из них был Энрико Гомес Арболейа, в прошлом друг Федерико, сотрудничавший с ним в журнале «Эль Гальо» в 1928 г. («Le Socialiste», 19 agosto 1966).

18. Свидетельство Исабель Рольдан, записанное на магнитофон в Чинчоне 22 сентября 1978 г.

19. José Mora Guarnido. Federico García Lorca y su mundo. Losada, Buenos Aires, 1958, p. 199—201. Де Фалья говорил Море Гуарнидо: «Это было сведением личных счетов, и я знаю, кто это сделал, но моя совесть не позволяет мне разоблачить его...» (р. 200). Знал ли на самом деле композитор, кто был виновником гибели Лорки? Быть может, он имел в виду Рамона Руиса Алонсо? Ответить на эти вопросы невозможно. Что касается де Фальи, то националистические власти еще долго и настойчиво пытались добиться, чтобы он заявил о своей приверженности мятежникам. См., например, «ABC de Sevilla», 7 octubre 1937, где под фотографией композитора, сфотографированного вместе с Хосе Мария Пеманом^***, мы читаем: «Гранада, поэт и музыкант крестового похода. Здесь, в мирном уголке мавританского садика в его особняке «Антекеруэла», вы можете видеть прославленного маэстро Мануэля де Фалью, сотрудничающего с большим поэтом Хосе Мария Пеманом в работе над грандиозным патриотическим произведением «Поэма войны», авторами которого оба они являются».

20. Документ, хранящийся в гранадском суде, находится в книге регистрации смертей Гражданского реестра, номер 208, лист 163, номер 542.

Комментарии

*. Бандерильеро — разновидность тореро; во время корриды навешивают на быка бандерильи — обернутые в яркие тряпки крючья, которые, впиваясь в кожу животного, разъяряют его.

**. Ричард Форд — английский писатель и журналист (1796—1858). Несколько лет прожил в Испании, в том числе в Севилье и Гранаде, написал несколько книг об этой стране, представляющих особый интерес для историков и этнографов.

***. Хосе Мариа Пеман — испанский писатель и драматург (1898). С первых же шагов в литературе заявил о себе как защитник монархических и традиционалистских идеалов, горячо поддержал мятеж, возглавив с 1936 г. франкистскую службу культуры и образования. Официозный писатель франкистского режима.