Глава десятая. Гарсиа Лорка в управлении гражданского губернатора Гранады
Утром 16 августа 1936 г. один из арестованных, которому посчастливилось больше, чем Мануэлю Фернандесу Монтесиносу, вышел на свободу из гранадской тюрьмы. Речь идет о судебном враче Хосе Родригесе Контрерасе.
Родригес Контрерас, который был товарищем Федерико в школьные годы, жил на улице Орно-де-Аса в доме № 12, совсем рядом с управлением гражданского губернатора. Врач видел Фернандеса Монтесиноса за несколько дней до того, как его расстреляли, и в разговоре с ним напомнил бывшему алькадьду, уже осознавшему трагизм своего положения, его же собственные слова, сказанные 18 июля в помещении Республиканской левой, что Нестарес, Мариано Пелайо и прочие, всем известные как заговорщики, должны быть немедленно арестованы. Родригес Контрерас рассказывает подробности своего освобождения:
«Военный следователь, которого мне назначили, сказал мне: «Видите ли, с вашим делом все в порядке и в ближайшие дни мы отпустим вас на свободу». Я говорю: «Ладно, но отпустите меня днем, потому что вечером я отсюда не пойду». Я ведь знал: тех, кого судебные трибуналы признавали невиновными, выпускали на свободу, когда наступал вечер, а у тюремных ворот их поджидали убийцы из «черного эскадрона», и там, у реки Бейро, набрасывались на них и убивали уже после того, как те были оправданы1. В общем, отпускали очень немногих, но и этих немногих убивали потом преступники из «эскадрона». Вот так я ему и сказал: «Нет, нет. Уж если меня выпускают на свободу, то только днем».
Действительно, 16 августа в 10 часов утра я получил приказ об освобождении (вернее, его привезли в тюрьму мой брат с моим адвокатом, а это был дон Хосе Альварес де Сьенфуэгос); они явились вдвоем и привезли приказ из военной комендатуры.
Словом, часов в двенадцать я вышел из тюрьмы. Матрас, на котором я спал в тюрьме, положили на крышу машины, и мы поехали по улице Дукеса, от церкви Сан-Хуан-де-Диос по направлению к улице, где я жил, то есть к улице Орно-де-Аса. И вот, когда мы проезжали мимо здания гражданского губернатора, оттуда вышел штурмовой гвардеец — мой приятель, его звали Хосе Мария Виалард Маркес, из старых фалангистов, друг Вальдеса, участник собраний в Хандилье2, но сам по себе человек хороший, добрый человек. Он остановил машину (Маркес не знал, кто сидит в ней), но когда подошел ближе и увидел меня, сказал: «Слушай, Пепе, тебе придется повернуть обратно». — «Почему?» Он говорит: «Потому что есть приказ не пропускать машины ни к площади Тринидад, ни к улице Таблас, ни в этот район — сюда послан наряд, чтобы арестовать этого поэта Гарсиа Лорку, который находится на улице Ангуло в доме Росалесов, и вот сейчас его и берут. Этот квартал приказано оцепить, чтобы через него не проезжала ни одна машина».
Тогда мы повернули назад, поехали по улице Мисерикордиа и добрались до моего дома. Было что-то около часу дня».
Родригес Контрерас уверен, что разговаривал с Виалардом Маркесом примерно в час пополудни:
«Это точно. Ведь такого не забудешь, когда тебя выпускают на свободу, такое не забывается. Было уже около часу дня, потому что я вышел из тюрьмы в двенадцать. Из тюрем выпускали два раза в сутки: либо перед обедом, который давали в полдень, либо перед ужином. По утрам выпускали до часу, а по вечерам до семи, иногда до восьми, но, как правило, не позднее»3.
Рассказ доктора Родригеса Контрераса подтверждается свидетельством гранадского скульптора Эдуардо Карретеро:
«Я не могу сказать, что видел, как арестовали Федерико. Лишь позже я узнал, что это именно его арестовывали. Я проходил через площадь Тринидад и вниз по улице Таблас; и тогда я увидел толпу людей, гвардейцев с винтовками, некоторые гвардейцы были даже на крышах. Я испугался, потому что подумал: сейчас начнут стрелять, что-то случится. Я не побежал со страху, нет, не побежал, потому что, ясное дело, страх заставляет тебя идти не спеша, словно бы ничего и не происходит. Мне было шестнадцать лет, и тогда для меня это было просто еще одним эпизодом из тех, какие я видел в то время на улице. Я не придал ему никакого значения, и лишь потом обо всем узнал. Там было много народу, много гвардейцев. И еще мне запомнилось освещение — оно было вечерним»4.
Для нас, таким образом, не подлежит ни малейшему сомнению, что арест Гарсиа Лорки, произведенный 16 августа 1936 г., представлял собою официальную операцию значительного масштаба. Не только улица Ангуло была оцеплена — на крышах соседних домов были выставлены гвардейцы, готовые помешать бегству поэта, если бы он решился бежать таким путем5. Хотя это было совсем невероятно, гражданский губернатор, таким образом, принял самые решительные меры, чтобы Федерико Гарсиа Лорка не имел никакой возможности скрыться.
Человек, который явился в дом Росалесов с приказом об аресте поэта, был, как известно и как сам он признался, экс-депутат СЭДА Рамон Руис Алонсо.
Обратимся прежде всего к версии, которую изложил нам сам Руис Алонсо, рассказавший о том, что он делал в тот вечер 1936 г.6:
«Я намерен говорить с вами совершенно искренно, как на духу. Правда, после какого-то момента мне нечего уже будет сказать — не потому, что я захочу скрыть что-либо, а потому, что, право, не знаю, что было дальше. Но я буду говорить с вами откровенно, как я уже сказал, словно готовясь отойти на тот свет, как если бы должен был предстать перед господом богом. Я католик, сын апостолической римской церкви. И вот, как если бы мне предстояло отвечать на суде пред ликом господним, так я и буду говорить с вами с полной откровенностью.
Случилось все это так. Не требуйте от меня ни дату, ни точное время, потому что, говорю честно, я этого не помню — было это 16-го или 17-го, я этого точно не знаю. И вот, понимаете ли, в один прекрасный день... среди прочих обязанностей, которые выполнял я в Гранаде, я был прикомандирован к гражданскому губернатору. В ту пору я ходил в управление каждый день и мне говорили, что нужно сделать. Я когда-то был депутатом кортесов, а потом прошел через войну... имею свой послужной список и как положено, так как я был военным, то подчинялся приказам. Так вот, в один прекрасный день пошел я в управление гражданского губернатора, но самого губернатора там не было. Он как раз поехал на фронт, в район Хаэна7. Ладно. Когда губернатор отсутствовал, за него иногда оставался один подполковник жандармерии по фамилии Веласко. Ладно. Тогда этот сеньор и говорит мне:
— Послушайте, Руис Алонсо, нужно выполнить одно деликатное поручение. Дело в том, что на такой-то улице в доме номер такой-то находится сеньор Гарсиа Лорка.
В Гранаде, в то время, в тех обстоятельствах, этого поэта — царствие ему небесное! Да почиет он в бозе! — ну, скажем, недолюбливали, что ли, потому, что конечно, ну, вы понимаете, его произведения использовались в Народном доме, чтобы. [...]8. Ладно. Вот он и говорит мне:
— Видите ли, этот сеньор должен явиться сюда, в управление. Губернатор сказал, что он хочет, чтобы, когда он вернется, этот человек находился здесь. Но очень, очень важно, когда этого сеньора будут препровождать сюда, чтобы никто его не тронул, никто даже не задел бы, и вот поэтому губернатор сказал мне, что он должен прийти в сопровождении человека, которого уважают — такого, как вы.
В самом деле (только не подумайте, что я горжусь, тщеславен или нескромен, нет, я человек простой, все надо называть своими именами, все как есть), ноле самом деле пользовался в Гранаде довольно большим уважением за мои нравственные принципы, за мою работу, за то, что я вообще сделал и в провинции, я ведь был депутатом кортесов... был я и рабочим-линотипистом в газете «Эль Идеаль». Так вот, ну, конечно, я пользовался определенным авторитетом. Когда я отправился в дом...9 подполковник сказал мне:
— Вы можете, конечно, взять с собой любое количество сопровождающих — столько, сколько вам необходимо.
[Я ответил]:
— Я не нуждаюсь ни в каком конвое. Одной моей фамилии будет достаточно.
Идя по улице Дукеса (потому что тогда управление гражданского губернатора находилось не там, где теперь, оно находилось на улице Дукеса), я так и так должен был пройти мимо полицейского участка. Как раз в это время один сеньор, полицейский, стоял на балконе верхнего этажа и, увидев меня, спросил:
— Куда идешь, Рамон?
Я ему говорю:
— На улицу такую-то, в дом номер такой-то.
Он сказал:
— Ах, так это в дом...
Ну, тут я несколько удивился, потому что, ясное дело, дом этот оказался ни больше ни меньше как домом руководителя Фаланги во всей провинции... то есть Росалеса, руководителя провинциальной организации Фаланги. Я удивился, в голове у меня не укладывалось, как может в доме руководителя провинциальной организации Фаланги находиться этот сеньор и я сказал [себе], что не пойду в этот дом... и я направился в штаб Фаланги.
— Где руководитель провинциальной организации?
Я вызываю его и говорю:
— Я должен выполнить это поручение насчет который находится в твоем доме. Ты мне должен сейчас сказать, находится он там или нет. Если скажешь, что его там нет, я вернусь и доложу:
— Оказалось, что дом, который вы мне назвали, ну, это дом... Я обратился к этому сеньору — вполне логично, что я должен был поступить именно так, — и он сказал, что этого человека там нет. И на этом дело кончено. А теперь вы решайте, как быть.
Тогда он говорит мне:
— Видишь ли, Рамон, я не стану тебя обманывать. Ну... он там! Что будем делать?
— Я не знаю.
— Ты полагаешь, — говорит он мне, — ему что-нибудь угрожает?
— Ну, дружище, я думаю, что нет.
— Потому что, сам понимаешь, если его будет сопровождать человек, пользующийся уважением, и это гарантирует его безопасность... то, в таком случае, я ничего не имею против.
Я ему говорю:
— Как бы то ни было, вот что я надумал. Ты иди к себе домой. Там на семейном совете вы обдумаете все, решите, что делать, а я подожду здесь, ты мне позвонишь и скажешь, как быть.
— Прекрасно.
Через какое-то время он возвращается:
— Слушай, Рамон, так вот, мы решили, в общем, семья говорит, что, словом, в конце концов, пусть будет так [...]. Но как же они проведали, что он у нас?
— Этого я не знаю. Не знаю. Ладно, тогда идем.
Там как раз кончали полдник, пили шоколад. Я лично не был знаком с сеньором Гарсиа Лоркой — да покоится он с миром, — и он тоже не был знаком со мною, хотя и слышал он обо мне немало, как и я о нем [...]. Нас представили друг другу.
— Как поживаете? Как дела?
[Я ему говорю]:
— Ладно, послушайте, что вы сами обо всем этом думаете?
— Ну вот, семья считает, что лучше будет, если я пойду. [Но чего от меня хотят?]
— Этого я не знаю. Мне было сказано, что они гарантируют вашу личную неприкосновенность, что вы прибудете туда, ну, целым и невредимым и что не... словом, другого поручения у меня нет. [...] Так вы согласны?
— Ну что же, ну, да, ну, да.
— Очень хорошо, очень хорошо, значит, идем.
Оттуда мы пошли в управление гражданского губернатора. Правда, мне не удалось избежать того, что, когда мы поднимались по лестнице, кто-то попытался ударить его прикладом винтовки, но я закричал: [Как вы смеете! Этот человек со мной!] ... Этот случай я привожу как пример того, как я тщательно исполнял данное мне поручение; я говорю вам о себе, о тех требованиях, которые я предъявлял к моей совести. Я провел его в кабинет, сопровождал меня руководитель провинциальной организации, нас ведь было трое: Росалес, этот сеньор Гарсиа Лорка — да покоится он с миром — и я. Мы втроем пришли в управление, и это ведь вполне естественно — тот же, Росалес, был его близким другом. Одним словом, когда мы уже пришли в управление, я пошел к губернатору, вернее к подполковнику Веласко, который иногда замещал гражданского губернатора.
— Так вот, подполковник, этот сеньор, которого вы поручили мне найти и все прочее, короче, поручение, которое мне дали, выполнено. Этот сеньор — вон там с сеньором Росалесом, а находился он в доме сеньора Росалеса.
— Да, да, я это уже знал.
— Я вам еще нужен?
— Нет, я только благодарю вас за то, как вы хорошо справились с заданием.
— Что ж, большое спасибо. Прощайте.
Тогда я пошел в кабинет, где находились те сеньоры.
[Я сказал им]:
— Ну вот, я доложил временно исполняющему обязанности губернатора, что вы находитесь здесь. Он сказал мне, чтобы вы подождали, что ничего больше предпринять нельзя, пока не приедет полковник [sic!] Вальдес, губернатор, он сейчас на фронте... Мое поручение считаю выполненным. Вам что-нибудь нужно от меня?
Ну, тут сеньор Гарсиа Лорка предложил мне сигареты:
— Пожалуйста, хотите?
— Нет, я не курю.
Затем я позвал ординарца и велел ему принести куриного бульона [...] — Я могу быть еще чем-нибудь вам полезен?
[Сеньор Гарсиа Лорка сказал мне]:
— Нет, сеньор, я хочу только сказать вам спасибо, и позвольте обнять вас за доброе ко мне отношение и за то, что доставили меня сюда из дома Росалесов. Я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас...
— Ладно, если я не могу быть больше вам полезен [...]
Я вернулся к подполковнику.
— Я ухожу. Еще что-нибудь?
— Нет, нет, ничего. До завтра.
— До завтра.
Который был час? Этого я не знаю. Пять часов, шесть часов вечера, семь часов вечера... Не знаю. Только приблизительно. И я пошел домой.
Вернулся я на следующее утро. Я пришел в управление гражданского губернатора, как обычно каждое утро и каждый вечер — это входило в мои обязанности, — и тут мне сообщили, что этого сеньора здесь уже нет.
Я клянусь вам перед богом, что больше ничего не знаю. Я слышал... мне говорили... подозреваю... возможно, что... но, положив руку на Евангелие, утверждаю: не могу рассказать ничего больше, потому что ничего больше я не знаю. Это все, и я клянусь вам, как если бы вот сейчас передо мной было распятие, что это вся, вся, вся правда и только правда, словно бы я, как уже говорил вам раньше, готовился бы теперь предстать перед судом господним.
Я оставил его вместе с начальником провинциальной организации Фаланги, сеньором Росалесом, в кабинете; вот и все мое участие в этом деле от начала и до конца. А теперь вы спросите меня — и хотя вы меня об этом не спрашиваете, я сам упрежу ваш вопрос: «Одобряете вы или осуждаете?» — и я отвечаю вам так: «Как католик и как человек я не могу не осуждать и не порицать то, как поступили с этим человеком. Как католик и как человек я не могу не порицать это всей моей душой, потому что в нравственном отношении люди для меня не делятся на «белых» и на «красных». Жизнь человека в моих глазах стоит одинаково, будь это жизнь «красного», «желтого», «зеленого» или «голубого». Все мы — люди, созданные по образу и подобию божьему, и душа сеньора Гарсиа Лорки по меньшей мере имеет ту же цену, что и моя, это в самом худшем случае. Возможно, что она даже стоила больше.
Все это я говорю вам со всей искренностью, как благородный человек, и вы можете быть уверены, что теперь о моем участии в этом деле вы знаете абсолютно все».
Показания Романа Руиса Алонсо, самоуверенные и высокопарные, содержат изрядное количество неточностей. Во-первых, бывший депутат СЭДА отрицает, что его сопровождал вооруженный конвой, уверяя нас в том, что он появился без всякого сопровождения в штабе Фаланги, а затем в доме Росалесов: «Одной моей фамилии будет достаточно!» Однако нам известно как от доктора Родригеса Контрераса, так и от Эдуардо Карретеро, от Эсперансы Росалес и от других свидетелей, что события развивались не так и что дом на улице Ангуло был окружен большие количеством вооруженных людей.
Руис Алонсо показывает, будто, узнав, что Федерико был гостем ни больше ни меньше как братьев Росалесов, он не пошел к ним домой, а направился в. штаб Фаланги.. Это совершенно не согласуется с той версией, которую, нам сообщили независимо друг от друга братья Росалесы (Мигель, Хосе, Луис) и их сестра Эсперанса. Они рассказали, что Руис Алонсо первым делом пришел в дом Росалесов в сопровождении двух членов «Аксьон Популар» — Луиса Гарсиа Алиса Фернандеса и Хуана Луиса Трескастро. Эсперанса Росалес вспоминает, что Руис Алонсо был одет в голубой комбинезон, на котором была нашита эмблема фалангистов10.
В тот момент в доме Росалесов не было никого из мужчин: ни отца, дона Мигеля, ни его сыновей — Антонио, Хосе, Мигеля, Херардо или Луиса. Сеньора Росалес, взволнованная и опасавшаяся, что Федерико убьют здесь же на улице, настояла на том, чтобы не отпускать Гарсиа Лорку из дома, пока не придет домой муж или кто-либо из сыновей. Руис Алонсо согласился, и в течение довольно долгого времени Эсперанса Камачо пыталась дозвониться по телефону до кого-нибудь из них. Наконец она сумела найти Мигеля, который находился в штабе Фаланги, и сообщила ему, что происходит. Она поговорила также с мужем11.
Как и Марсель Оклер, мы полагаем, что до сих пор не воздано в должной мере храбрости, которую проявила перед Руисом Алонсо сеньора Росалес, к тому же больная в тот момент. Эсперанса Камачо думала только об одном: как помешать тому, чтобы Федерико увели, не обеспечив его безопасность, раньше, чем явится и сможет присутствовать при этом кто-нибудь из мужчин ее семьи12.
Хотя Эсперансе Росалес вспоминается, что Руис Алонсо будто бы оставался в доме, дожидаясь прихода Мигеля, на самом деле, по-видимому, бывший депутат СЭДА сразу же отправился в штаб Фаланги, чтобы повидаться там с Мигелем Росалесом. Последний уверял нас, что Руис Алонсо показал ему в штабе приказ об аресте Федерико, на котором стояла печать гражданского губернатора. Мигель настаивает на том, что затем он вместе с Руисом Алонсо отправился на улицу Ангуло, и отрицает, что экс-депутат оставался один в штабе и там ожидал, какое решение примет семья относительно ареста и выдачи Федерико.
По словам Мигеля, в машине, кроме Руиса Алонсо, находились Луис Гарсиа Алис и Хуан Луис Трескастро, а также еще два человека, которых он не знал. По-видимому, это были Санчес Рубио и Антонио Годой Абельян, потому что, согласно свидетельству Хосе Росалеса, они также сопровождали Руиса Алонсо13. Автомобиль (Мигель вспоминал, что это был открытый «Окленд») принадлежал Хуану Луису Трескастро, он был реквизирован, когда начался мятеж. По дороге Мигель спросил у Руиса Алонсо, какие обвинения выдвинуты против Гарсиа Лорки. Руис Алонсо ответил, что поэт «русский связной», и заявил, что «своим пером он причинил больше вреда, чем другие пистолетом»14.
Руис Алонсо, конечно, ошибается, считая, что в тот день он имел дело с руководителем провинциальной организации Фаланги. Ни один из братьев Росалес никогда не занимал этот пост — тогда на этом посту был доктор Антонио Роблес Хименес. Более того, Мигель Росалес, с которым разговаривал Руис Алонсо, не играл никакой мало-мальски важной роли в руководстве Фаланги.
Луис Росалес отрицает, что его брат Мигель по прибытии на улицу Ангуло (в сопровождении Руиса Алонсо или без него) мог видеть отряд солдат, оцепивших квартал, потому что, как свидетельствует и сестра его, Эсперанса, Руис приказал солдатам, чтобы те отошли или укрылись15. Мигель же уверял нас, что он видел много вооруженных людей на улице:
«Вы так и можете написать в своей книге: мне недостало мужества, чтобы схватиться с ними. Они были с винтовками и прочим, могли убить всех нас, в том числе и моих родителей, и мою сестру. Что я мог поделать? Мне пришлось выдать им Федерико. Конечно, ни я, ни кто-либо из наших не думали, что его расстреляют. И я верил, что все удастся уладить в управлении гражданского губернатора»16.
Федерико находился на третьем этаже дома, где жила Луиса Камачо, тетка Росалесов, и он-то должен был отдавать себе отчет в том, что происходило. Хотя третий этаж, как разъясняет Луис, был полностью отделен от остальной части дома, в нем было несколько окон, которые выходили во внутренний дворик, не считая тех, что выходили на улицу. Через внутренние окна можно было ясно расслышать разговоры во дворике, тем более если они велись в повышенном тоне, как, вероятно, и было с того момента, когда появился Руис Алонсо. Эсперанса Росалес, единственная из оставшихся ныне в живых очевидцев последних минут, которые провел Федерико в доме на улице Ангуло, рассказала нам, что она поднялась на третий этаж, чтобы сообщить ему о том, что происходит внизу. Она вспоминает, что Федерико очень твердо, «как настоящий мужчина», встретил известие о том, что Руис Алонсо заявился в дом с приказом об аресте.
Над роялем «Плейель» висел образ Священного сердца, который тетя Луиса особенно почитала. «Давайте помолимся втроем перед образом, — предложила она Федерико, — тогда все у тебя будет хорошо». Так и сделали. Федерико, растроганный, попрощался с Луисой Камачо и вместе с Эсперансой спустился на первый этаж, где его дожидался экс-депутат СЭДА.
Там он попрощался с сеньорой Росалес и с ее дочерью, которой сказал: «Я не прощаюсь с тобой за руку — не хочу, чтобы ты думала, будто мы не увидимся снова». И вместе с Мигелем и Руисом Алонсо вышел на улицу17.
В машине, опасаясь за свою судьбу, поэт, не переставая, просил Мигеля, чтобы тот заступился за него перед Вальдесом и чтобы немедленно отыскал Пепе18.
В другой беседе, которая у нас была с Руисом Алонсо, он отрицал, что вместе с Мигелем Росалесом ехал в машине в управление гражданского губернатора, ссылаясь на то, что это не имело смысла, так как здание управления находилось рядом. Однако различные свидетельства еще раз доказывают, что Руис Алонсо либо лжет, либо ошибается. Бесспорное доказательство этого — тот факт, что Хуан Луис Трескастро, владелец «Окленда», умерший в 1947 г., никогда не скрывал, что он принимал участие в аресте Лорки и что при аресте была использована его машина19. По-видимому, и шофер Трескастро, Мануэль Касарес, утверждал то же самое20.
Мигель Росалес подтвердил, что, когда Федерико и сопровождавшие его лица прибыли в управление гражданского губернатора, Вальдеса там не было. Стало ясно, что до приезда губернатора решить ничего нельзя21.
Между тем прибытие Федерико было зарегистрировано, и его заперли в одном из подсобных помещений здания. Мигель постарался успокоить его, пообещав, что скоро вернется со своим братом Хосе, и заверил Федерико, что с ним ничего не произойдет. Однако Мигель был встревожен — больше всего он боялся, что Федерико поведут на допрос к Италобальбо, который, как уже говорилось выше, был одним из самых жестоких подручных Вальдеса.
Выйдя из управления гражданского губернатора, Мигель направился в штаб Фаланги и попытался связаться по телефону с Хосе, но так и не смог добиться этого. Его брат инспектировал в это время передовые посты на равнине и возвратился в Гранаду лишь ночью22. Не удалось Мигелю отыскать также Луиса или Антонио, потому что оба они находились на фронте23.
Когда братья Росалес, вернувшиеся в Гранаду той же ночью, узнали о случившемся, они были потрясены. Решив немедленно встретиться с Вальдесом, они вместе с несколькими фалангистами, среди которых был Сесилио Сирре, сразу же направились в управление гражданского губернатора. Вот что рассказал нам об этом Луис Росалес в 1966 г.:
«Ночью, когда я пошел добиваться освобождения Федерико, в управлении гражданского губернатора, в огромном зале, который там был, находилось не меньше сотни людей. Целая сотня! Было уже очень поздно, и мне сказали, что Вальдеса видеть нельзя. Мне сказали, что надо подать заявление, и я подал его подполковнику жандармерии, имени которого я не помню. Там, прямо в этом огромном зале, я и подал свое заявление. Со мной были мой брат Пепе, Сесилио Сирре и, кажется, кто-то еще24. Мы пришли с оружием. Я там никого не знал25. В моем заявлении говорилось, что некто Руис Алонсо, которого я не знаю, пришел сегодня в наш дом, в дом, принадлежащий фалангистам, и забрал нашего гостя, не имея на то никакого приказа, письменного либо устного26. После этого я громко и презрительно сказал:
— На каком основании какой-то Руис Алонсо вошел в наш дом, в дом членов Фаланги, почему заявился к нам, не имея приказа, ни письменного, ни устного, и увел с собой нашего гостя?
Я произнес раза два «какой-то Руис Алонсо». Тогда — ну, конечно, я говорил громко, с негодованием и презрением, — так вот тогда какой-то тип, который там присутствовал, вышел вперед и сказал:
— «Какой-то Руис Алонсо» — это я.
Тогда я ему говорю:
— Ну что же, ты слышал? Ты слышал? Почему ты явился в дом старшего по званию, не имея на то приказа, и забрал моего друга?
Тогда он говорит:
— Исключительно под мою личную ответственность.
Я ему трижды сказал:
— Ты не понимаешь, что говоришь. Повтори-ка!
Потому что он, конечно, был одержимый, думал, что покрывает себя славой перед лицом истории. Он трижды повторил свой ответ, три раза повторил, а потом я сказал ему:
— Встань по стойке «смирно»! А теперь убирайся.
Очень хорошо себя вел тогда Сесилио Сирре. Он даже вцепился в него, и, чтобы избежать чего-то похуже, чтобы я сам в него не вцепился, Сесилио Сирре сказал ему:
— Ты разговариваешь со старшим по званию. Смирно! Кру-гом!
И тогда, поскольку другие люди, которые там были, не стали вмешиваться, тогда уж он убрался»27.
Руис Алонсо отрицает, что он был участником сцены, описанной Луисом Росалесом. Когда мы воспроизвели ему версию, изложенную последним, он пришел в ярость и воскликнул: «Ложь, ложь, ложь! Я ушел домой, на том все и кончилось»28. Однако рассказ Луиса Росалеса представляется нам достоверным, а кроме того, он подтверждается независимым от него свидетельством Сирре29.
Когда мы спросили Луиса Росалеса о содержании его заявления, поданного подполковнику жандармерии (то есть Веласко), он нам сказал:
«В заявлении я написал, что Федерико подвергался угрозам в своем доме в окрестностях Гранады, что он искал моей помощи, что в политическом отношении он безобиден и что я, как поэт и как человек, не мог отказать в помощи тому, кого несправедливо преследуют. Я написал, что и в другой раз поступил бы точно так же»30.
Вальдес возвратился в управление гражданского губернатора в 9.45 вечера. Он провел этот день не во фронтовых окопах возле Хаэна, как сказал нам Руис Алонсо в своих показаниях, записанных нами, а в Ланхароне, откуда, как сообщала газета «Эль Идеаль», он долго не мог вернуться, так как население, охваченное энтузиазмом, не отпускало его31.
26 августа 1978 г., за два дня до своей кончины, Хосе Росалес сделал нам в Гранаде заявление исключительной важности32. Хосе Росалес рассказал, что в тот вечер он не только видел в управлении гражданского губернатора майора Вальдеса, но собственными глазами видел также написанный Рамоном Руисом Алонсо донос, который повлек за собою арест, а затем и гибель Гарсиа Лорки. Такое заявление он сделал нам впервые.
«Без доноса, без доноса нельзя было забрать человека. Ему (Руису Алонсо. — Авт.) нужно было обязательно разоблачить кого-то и представить меня злодеем, предателем, меня и всех моих ближних. Мы все находились на войне, на фронте. Он повернул дело так, будто тот (Федерико. — Авт.) был диктором Московского радио, будто в моем доме скрывались несколько русских, будто он был секретарем Фернандо де лос Риоса. Мой брат расскажет тебе гораздо больше подробностей, чем я, он лучше меня помнит об этом доносе»33.
«Мы: Таким образом, ты видел донос, написанный и подписанный?
Хосе: Написанный и подписанный, и мой брат Луис его тоже видел.
Мы: Написанный и подписанный Рамоном Руисом Алонсо?
Хосе: Да, да, конечно.
Мы: Это невероятно!
Хосе: А что тут невероятного? Если бы он не донес на нас, как бы того забрали? Он хотел во что бы то ни стало, я так полагаю, навредить нам, не так ли? И вот он заявляет, что тот — еврейская собака, и направляет этот донос. Этот донос я потом долго разыскивал, но так никогда и не смог его заполучить, все эти бумаги потом затерялись, найти их было невозможно...
Мы: Но этот донос был перепечатан на машинке?
Хосе: Конечно, конечно. Донос был вручен полковнику Веласко. Потом, через некоторое время, является губернатор. Он сказал мне: «Если бы не этот донос, Пепе: я бы позволил тебе увести его».
Мы: Это сказал Вальдес?
Хосе: Ясно ...но это невозможно, потому что, гляди, что тут сказано. Там уже говорилось все о... все, что тебе уже сказали, и можешь записать и другое, что тебе скажут, но вот что я хочу сказать — там были исписаны две или три страницы34.
Мы: Две или три страницы?
Хосе: Там были еще и обвинения против всех нас, всех братьев. И я считаю, что единственный виновник смерти Федерико — он, сеньор Руис Алонсо.
Мы: И в тот вечер, в управлении гражданского губернатора, когда ты пришел с Луисом и, помнится, с Сирре, — как все это было, что произошло? Там был большой зал, а в нем много народу — так?
Хосе: Большой зал, который мне не хотелось разглядывать, хотелось пройти побыстрее... и вот я вхожу, толкаю дверь, вижу перед собой Вальдеса и говорю: «Мой дом оцеплять никому не позволено, и уж во всяком случае людям из СЭДА, и что мы влепим пулю всякому, кто бы он ни был». Вальдес тогда сказал мне, чтобы я забрал с собой Руиса Алонсо и пристрелил бы его где-нибудь на обочине. А я не хотел убивать его. «Ты сам отдаешь приказы и убиваешь, а я не буду». Речь шла о Руисе Алонсо и тех, кто приходили с ним, потому что Вальдес ни во грош не ставил жизнь христианина».
За семь лет до этого, в 1971 г., Хосе Росалес заявил гранадскому адвокату Антонио Хименесу Бланко, что в тот вечер 1936 г. вместе с Вальдесом в его кабинете находились братья Хосе и Мануэль Хименес де Парга, полицейский Хулио Ромеро Фунес и адвокат Хосе Диас Пла. Вальдес заверил Росалеса, что с Лоркой ничего не случится, и разрешил ему навестить Федерико35.
Выйдя из кабинета, Хосе наскоро повидался с поэтом и пообещал ему, что завтра же утром вызволит его из управления гражданского губернатора36. В тот вечер Лорку видел также другой фалангист, Хулиан Фернандес Амиго37. А еще до них — молодой фалангист по прозвищу Эль Бене, которому сеньора Росалес поручила отнести для Федерико одеяла и еду38.
Что касается Луиса Росалеса, то он так и не увидел Федерико в тот вечер, и больше не видел его уже никогда. Не встретился он и с Вальдесом. После описанной сцены в управлении гражданского губернатора Хосе Диас Пла (профессиональный адвокат и руководитель городской организации Фаланги в Гранаде) помог ему составить по форме заявление, в котором он объяснил, почему предоставил убежище Гарсиа Лорке и оказал ему покровительство. Ведь очевидно было, что Вальдес собирается преследовать и Луиса Росалеса, с которым, как мы уже говорили, у него за несколько дней до военного мятежа были трения. Копии этого документа Росалес вручил представителям власти в Гранаде: 1ражданскому губернатору (Вальдес), военному губернатору (Гонсалес Эспиноса), алькальду (Мигель дель Кампо), руководителю провинциальной организации Фаланги (Антонио Роблес Хименес), руководителю городской организации Фаланги (Хосе Диас Пла). К сожалению, ни одна из этих копий до сих пор не обнаружена39.
Когда Руис Алонсо арестовал Федерико, сеньора Росалес сразу же позвонила родным поэта, чтобы сообщить о случившемся. Она также поговорила по телефону с мужем, который, не заходя домой, отправился повидать отца Федерико. Затем они вместе направились к адвокату Мануэлю Пересу Серрабоне и попросили его взять на себя защиту поэта. «Мы думали, что речь пойдет о судебном процессе, — сказал нам Эсперанса Росалес, — и будет возможность защиты в законном порядке». Можно предполагать, что Перес Серрабона сделал все, что было в его силах, чтобы спасти Федерико, так как и после смерти поэта он оставался адвокатом его семьи40.
На следующее утро, в понедельник 17 августа, Хосе Росалес явился в военную комендатуру и добился там приказа об освобождении Гарсиа Лорки. С этим приказом он немедленно отправился в управление гражданского губернатора. Однако в здании на улице Дукеса майор Вальдес заявил ему, что поэта там уже нет и что его увезли на рассвете. «А теперь мы займемся твоим братцем Луисом», — добавил Вальдес41. Хосе Росалес поверил, что в управлении гражданского губернатора Федерико уже нет (мы не знаем, как реагировал он на предательское поведение Вальдеса), и до самой смерти, последовавшей в августе 1978 г., так и не дал убедить себя в обратном42. И все же нет никаких сомнений в том, что Гарсиа Лорка в то утро еще находился в управлении.
Когда Гарсиа Лорку увели из дома на улице Ангуло, сеньора Росалес, как мы уже отметили, немедленно позвонила родным поэта, которые к тому времени перебрались на улицу Сан-Антон, в дом уже расстрелянного Мануэля Фернандеса Монтесиноса. На следующее утро после ареста, то есть 17 августа, мать Федерико послала в управление гражданского губернатора Анхелину, няню семьи Фернандес Монтесинос, отнести Федерико еду, табак и одежду.
Беседа с Анхелиной Кордобилья убедила нас в том, что Вальдес солгал Хосе Росалесу, сказав ему утром 17 августа, будто Гарсиа Лорки уже нет в управлении гражданского губернатора.
«Мы: Итак, вы ходили в управление гражданского губернатора, носили ему поесть?
Анхелина: Да, два дня я ему носила.
Мы: В какие примерно часы вы ходили в управление гражданского губернатора?
Анхелина: Я ходила утром.
Мы: И что вы ему носили поесть?
Анхелина: Я носила кофе в термосе, в корзинке лепешки, омлет с картошкой и курево.
Мы: На корзинке было написано его имя?
Анхелина: Нет.
Дочь Анхелины: Нет, имя писали, когда носили в тюрьму, а так как в управлении гражданского губернатора не было арестованных, кроме него, значит, в этом не было надобности. Когда моя мать носила передачу дону Мануэлю в тюрьму, на корзинке было написано его имя43.
Мы: Так, понятно. Значит, вы носили ему кофе в термосе и еду в корзинке?
Анхелина: Так и есть.
Мы: И сколько раз в день вы ходили?
Анхелина: Один раз в день, не больше. Я ходила по утрам. Добиралась туда чуть живая от страха. Первый раз, как я пришла, меня спросили:
— Что вам надо?
— Есть тут сеньор Гарсиа Лорка?
— Кого вы тут ищете?
— Так сеньора же Гарсиа Лорку.
Он говорит:
— Этот сеньор — на что он вам?
— Я принесла ему поесть.
Тут он говорит мне:
— Не может быть.
Мы: Это уже там, в самом подъезде?
Анхелина: Ну, да, там, где входят. И он говорит мне:
— Не может быть.
Тогда другой говорит:
— Почему не может быть? Это же ихняя служанка.
— Ну так подымайтесь.
А я говорю:
— Одна я не пойду, я ведь не знаю куда; вам придется подняться со мной.
И они поднялись со мной и провели к сеньору Федерико. Я шла чуть живая от страха.
Мы: Можно себе представить.
Анхелина: Чуть живая от страха. Вы же знаете, нельзя было и слова сказать, служанок тоже судили. Тут один сеньор, который был там, разломил омлет вот так (делает жест, будто разламывает лепешку, чтобы посмотреть, нет ли чего внутри. — Авт.). Сеньор Федерико был в камере, в такой комнате.
Мы: Он был один?
Анхелина: Там никого больше не было. Был там стол, на нем чернильница, перо и бумага...
Мы: Значит, он писал?
Анхелина: Нет, просто эти вещи там были. Не было ни кровати, ничего. Ничего, кроме этого. И сеньор, который там был, говорил:
— Как жалко сына, как жалко отца!
А когда я вошла, сеньор Федерико сказал мне:
— Анхелина, Анхелина, зачем ты пришла?
— Меня послала ваша мать, это ваша мать меня послала. Пока я была внутри... Только я не хочу, чтобы вы меня впутывали в эти дела!..
Мы: Да нет же, нет!
Анхелина: Я очень боюсь.
Дочь: Да ведь об этом уже все на свете знают, мама! Вот он знает больше, чем ты можешь ему рассказать!
Анхелина: Ну ладно. Пока я была там, внутри, передавая ему еду, ну, эти стояли в дверях комнаты вот так, с винтовками, вот так...
Мы: Как? Они целились в вас?
Дочь: Да, но это в порядке вещей, мама. Так уж заведено, ведь шла война.
Мы: Вы были с ним минуты две, не больше?
Анхелина: Да, и он не хотел ничего поесть, ничего не ел.
Мы: Не удивительно. И на следующий день вы пошли?
Анхелина: Да, и он опять ничего не съел. А когда я пошла туда в третий раз, какой-то господин говорит мне прямо у двери дома, нашего дома на улице Сан-Антон:
— Человека, к которому вы идете, там уже нет.
Но я, я никого не знала в Гранаде, я, значит, пошла.
Когда добралась до управления, мне сказали:
— Этого сеньора здесь уже нет.
— А вы не можете мне сказать, где он?
— Не знаем.
— Может, его перевели в тюрьму?
— Этого мы не знаем.
Дочь: Хороши!
Анхелина: Я говорю:
— Можете вы мне сказать, не оставил ли он чего?
— Тоже не знаем. Подымитесь и посмотрите.
— Вам придется подняться со мной.
И я поднялась в комнату. Там был только термос и салфетка. И больше ничего. Вышла я оттуда и пошла прямехонько в тюрьму, на другой конец Гранады, пошла туда, а сама ни гу-гу.
Мы: А корзинку еще несли с собой?
Анхелина: Пошла я с корзинкой, да, пошла я в тюрьму. И спрашиваю там, в тюрьме:
— Вы не знаете, прибыл сюда из управления гражданского губернатора такой сеньор Гарсиа Лорка?
— Не знаем. Зайдите попозже, может быть, он в камере.
Мы: Зайдите попозже?
Анхелина: Чтобы я зашла на тот случай, если он заперт в камере. И я, значит, оставила там корзинку вместе с куревом. Я оставила ее там. А вернулась только на следующий день, в тот день я уже не вернулась, пришла назавтра. И там мне сказали:
— Этого сеньора, о котором вы говорите, здесь никогда не было.
Тут мне и корзинку вернули. Ясное дело, они уже убили сеньора Федерико там, в Виснаре»44.
Через десять лет после того, как была записана на магнитофон эта беседа с Анхелиной, когда старой няне Фернандесов Монтесиносов исполнилось уже 90 лет, она повторила другому исследователю то же самое, что рассказала нам, подчеркнув, что видела Федерико два раза:
«Я ходила два дня: 17-го и 18-го. А на третий день, когда я снова собралась отнести корзинку сеньорито Федерико, какой-то человек меня остановил и сказал: "Того, кому вы это несете, там уже нет"»45.
Итак, представляется почти несомненным, что Гарсиа Лорка пробыл в управлении гражданского губернатора два с половиной дня, с вечера 16 августа до ночи с 18-го на 19-е.
Почему Вальдес солгал Хосе Росалесу? И другой вопрос: почему он не приказал немедленно расстрелять поэта, как только тот оказался в его руках?
По-видимому, Вальдес колебался, не зная, как поступить, потому что он понимал, кто такой Гарсиа Лорка. Знал о его известности как в национальном, так и в международном масштабе. Нельзя принять версию, будто майор Вальдес не имел понятия о том, кем является арестованный. Примем во внимание, что тогдашний гражданский губернатор жил в Гранаде с 1931 г. и поневоле, каким бы невежественным и некультурным он ни был, должен был знать о самом знаменитом в то время гранадском писателе. Тем более что речь шла о писателе, чьи книги, деятельность, выступления часто фигурировали на страницах гранадской прессы. Поэтому было бы в высшей степени удивительно, если б Вальдес не знал, кто такой Гарсиа Лорка. И, в частности, вполне вероятно, что гражданский губернатор, заклятый враг «красных», был знаком с антифашистскими заявлениями поэта, как и с другими его выступлениями политического характера в период Народного Фронта.
К тому времени, когда Федерико был доставлен в управление гражданского губернатора, Вальдес успел уже лично санкционировать многие убийства и «прогулки». Благодаря свидетельству Хосе Росалеса и другим нам известно, что «Вальдес ни во грош не ставил жизнь христианина». В 1966 г. гранадский священник Хосе Линарес Пальма говорил нам, что «Вальдес расстрелял бы Иисуса и божью матерь, если бы они встали на его пути». В свете таких суждений, основательность которых не вызывает сомнения, ясно, что если гражданский губернатор колебался, не зная, как поступить с Федерико, то отнюдь не из-за христианского милосердия, а потому, что не мог не предвидеть: смерть знаменитого поэта может повредить делу мятежников.
Можно с уверенностью утверждать, что Вальдес, прежде чем отдать приказ об убийстве Гарсиа Лорки, связался — по радио или по телефону — с Кейпо де Льяно, главнокомандующим силами мятежников в Андалусии46. На чем основываемся мы, делая такое утверждение?
Херман Фернандес Рамос был приятелем Вальдеса по сборищам в баре Хандилья (на улице Пуэнте-де-Карбон) и в кафе «Ройяль». Незадолго до смерти он рассказал своему другу Висенте Лопесу Хименесу о том, как был отдан приказ покончить с Гарсиа Лоркой. У Вальдеса в управлении гражданского губернатора был радиопередатчик, с помощью которого он сносился с Кейпо де Льяно каждый вечер после очередного выступления генерала по радио из Севильи. Не зная, что делать с Гарсиа Лоркой, он в один из вечером (почти можно быть уверенным, что это был вечер 18 августа), доложил Кейпо де Льяно, что поэт находится под арестом в управлении гражданского губернатора. «Что мне с ним делать?» — спросил Вальдес генерала. Кейпо ответил: «Дай ему кофе, побольше кофе». Это была излюбленная фраза генерала, которая имела только одно значение: «расстреляй его». На следующий день Федерико был убит47.
Есть и другое обстоятельство, которое заставляет нас с доверием относиться к рассказанному о прямой причастности Кейпо к убийству поэта. Мы имеем в виду «дело» Бенавенте. Когда Бренан находился в Гранаде в 1949 г., ему несколько раз говорили, что мятежники убили Лорку в отместку за смерть Бенавенте, о которой было объявлено в радиопередачах националистов48. Первую печатную ссылку на такое объяснение причины гибели поэта мы встретили в мадридском журнале «Эстампа», в номере от 26 сентября 1936 г., в уже упоминавшейся статье, подписанной Антонио де ла Вилья. Приведем слова Мануэля Субира, бежавшего из Гранады, которые цитирует журналист:
«Однажды кто-то сказал во время общего разговора, что в Барселоне расстрелян писатель Хасинто Бенавенте, обвинив заодно алькальда Эскориала в том, что он подобным же образом расправился с братьями Кинтеро. И тогда один из барчуков недвусмысленно намекнул:
— В то время как красные творят такое, мы тут уважительно относимся к Гарсиа Лорке, хотя все прекрасно знаем, что он за нехристь. Пора и нам принять какие-то меры»49.
Однако факт заключается в том, что первое сообщение о гибели Хасинто Бенавенте, которое нам удалось обнаружить на страницах прессы, появилось в севильской газете «Эль Коррео де Андалусия» 19 августа 1936 г., то есть спустя всего лишь несколько часов после смерти Гарсиа Лорки и через три дня после его ареста:
«Убивают и замечательных писателей.
Среди жертв марксистского варварства насчитываются замечательные деятели литературы, такие, как Бенавенте, братья Кинтеро и Муньос Сека».
Эту же самую заметку газета «Эль Коррео де Андалусия» напечатала еще раз на следующий день, 20 августа, и в тот же вечер Кейпо распространил это лживое известие в своей обычной радиобеседе. Оно было опубликовано газетой «Эль Идеаль» 21 августа:
«Среди скорбных известий, которые до нас дошли, — известия о расстреле Бенавенте, братьев Кинтеро, Муньоса, Сека, Сулоаги и даже бедняги Саморы. Иначе говоря, эти сволочи не хотят оставить в живых никого из тех, кто выделяется среди черни своим творчеством. Что может думать цивилизованный мир о людях, которые убили Бенавенте? Когда сумеет наша страна оправиться от потери таких фигур, как Бенавенте, братья Кинтеро, Сулоага?!»50.
Однако все эти «бедные жертвы марксистского варварства» в тот момент были живы, так что обвинения, выдвинутые Кейпо и его пропагандистской командой, представляли собою не что иное, как чистый вымысел51.
Следует особенно подчеркнуть, что первое ложное известие о якобы совершившихся убийствах Бенавенте, братьев Кинтеро и Муньоса Сека, которое мы смогли обнаружить в прессе, появилось в «Эль Коррео де Андалусия» — газете, контролировавшейся генералом Кей-по де Льяно. Тот факт, что все эти выдуманные «жертвы красных орд» являлись драматургами, — совпадение, которое, на наш взгляд, не могло быть случайным. Вполне естественно предположить, что именно в ночь с 18 на 19 августа, как только был отдан приказ об убийстве Гарсиа Лорки, в Севилье сфабриковали ложное сообщение о гибели этих драматургов, дабы противопоставить его любой попытке протеста, который должна была вызвать гибель гранадского поэта и драматурга. И это ложное сообщение поспешили опубликовать утром 19 августа, через несколько, часов после убийства великого поэта, а на следующий день оно вновь было напечатано в той же газете.
Как бы то ни было, лежит или нет на Кейпо де Льяно ответственность за решение об убийстве Гарсиа Лорки (мы уверены, что лежит, хотя до сих пор не располагаем неопровержимыми уликами), главным виновником смерти поэта следует считать Хосе Вальдеса Гусмана. Очевидно, что, несмотря на донос или доносы на Лорку, кто бы ни был их автором — Рамон Руис Алонсо или другие лица (а этот вопрос мы рассмотрим в последней главе), Вальдес мог бы сохранить ему жизнь, если бы захотел. Но Вальдес был не из тех людей, которые способны помиловать кого-либо, а «красного» поэта — и подавно.
Состоялась ли встреча или беседа между Лоркой и Вальдесом в ночь перед тем, как поэта увезли из сообщению управления в Виснар? Этого мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, потому что Вальдес унес свои тайны в могилу 5 марта 1939 г., став жертвой рака, который уже несколько лет разъедал его, а также ранения, которое он получил на войне через два года после того, как был смещен с поста гражданского губернатора Гранады52.
Примечания
1. Речка Бейро, пересыхающая летом, течет к Гранаде с гор Сьерры-де-Альфакар.
2. Бар на улице Пуэнте-де-Карбон, в котором еще до начала мятежа собиралась компания Вальдеса.
3. Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в Гранаде 23 августа 1978 г.
4. Свидетельство Эдуардо Карретеро, записанное на магнитофон в Чинчоне 22 сентября 1978 г.
5. Другим свидетелем происходившего на улице Ангуло был сеньор Мигель Марискаль Гомес, с которым мы познакомились в Гранаде в 1966 г.
6. Встреча состоялась 20 марта 1967 г. в служебном кабинете Руиса Алонсо в Институте Бальмес в Мадриде, где экс-депутат СЭДА работал тогда секретарем Семинара по индустриальной социологии и производственной психологии. Мы записали беседу скрытно, использовав маленький магнитофон. Запись не всегда качественная, в ней имеются пропуски, обозначенные в тексте квадратными скобками. В некоторых случаях восстановлено (в скобках) содержание плохо записанных мест.
7. Это ошибка. Согласно сообщению газеты «Эль Идеалы» от 17 августа 1936 г., Вальдес провел весь день 16 августа в Ланхароне и поздно вечером возвратился в Гранаду.
8. Здесь запись неразборчива, но Руис Алонсо рассказывал, что рабочие якобы поставили в Народном доме Гранады «политический вариант» пьесы Лорки «Кровавая свадьба», назвав его «Динамитная свадьба». Мы не верим в это сенсационное заявление, хотя отметим, что в Народном доме действительно был «просторный театральный зал». См. «Noticiero granadino», 16 abril 1936, p. 1.
9. Здесь Руис Алонсо намеренно пропускает фамилию «Росалес», чтобы затем произнести ее с особой значительностью.
10. В беседе Эсперанса Росалес в Мадриде 7 ноября 1978 г. сказала нам, что двоих людей, сопровождавших Руиса Алонсо, она не знала. Луис убежден, что это были Трескастро и Гарсиа Алис.
11. Свидетельство Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г. Луис Росалес настаивает на том, что его мать безуспешно звонила остальным членам семьи, прежде чем соединилась с Мигелем.
12. Auclaire. Op cit., p. 345.
13. Заявление, сделанное Хосе Росалесом гранадскому адвокату Антонио Хименесу Бланко в 1971 г. Вяла Сан-Хуан полностью воспроизводит текст, в котором Хименес Бланко записал для памяти детали заявления Росалеса, подтвержденного садам Росалесом в 1973 г. (Vila-San-Juan. Op. cit. p. 190—193).
14. Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.
15. Свидетельство Луиса и Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г.
16. Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.
17. Все эти подробности содержатся в свидетельстве Эсперансы Росалес.
18. Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.
19. Свидетельство Мигеля Серона. Гранада, 1966 г.
20. Свидетельство Хосе Родригеса Контрераса. Гранада, 1966 г.
21. Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.
22. Согласно заявлению, сделанному Хосе Росалесом Антонио Хименесу Бланко, он в то время находился в Гуэхар-Сьерре.
23. Свидетельство Мигеля Росалеса. Гранада, 1966 г.
24. Согласно К. Куффону (op. cit., p. 110), Луис пришел в сопровождении Сирре и двух других фалангистов — Леопольдо Мартинеса и Адольфо Клавараны. Клаварана, с которым мы разговаривали в Гранаде в 1966 г. в присутствии доктора Хосе Родригеса Контрераса, отрицал, что был вместе с Луисом в тот вечер в управлении гражданского губернатора.
25. Луис Росалес в течение нескольких лет не жил в своем родном городе и возвратился туда лишь за несколько дней до начала мятежа. В политической жизни Гранады он не участвовал.
26. В 1966 г. Луис Росалес сказал нам: «Мой брат Мигель ошибается. Кроме того, приказы такого рода никогда не отдавались в письменной форме ни в одной части Испании». Луис продолжает и сегодня считать, что Руис Алонсо не имел при себе письменного приказа с печатью управления гражданского губернатора, и убежден, что, располагай Руис Алонсо подобным приказом, он забрал бы Федерико немедленно, не слушая доводов сеньоры Росалес и, уж конечно, не дожидаясь прихода Мигеля.
27. Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на магнитофон в Серседилье 2 сентября 1966 г.
28. Свидетельство Рамона Руиса Алонсо. Мадрид, 2 апреля 1967 г.
29. Свидетельство Сесилио Сирре. Гранада, сентябрь 1966 г.
30. См. примечание 1.
31. «Сеньор Вальдес возвратился без четверти десять вечера; он в высшей степени удовлетворен проявлениями испанского духа и мужества, которые он встретил в других населенных пунктах».
32. Беседа, которая продолжалась три четверти часа, была записана на магнитофон. Свидетелями беседы были сын Хосе Росалеса Хосе Карлос и Мария Тереса Леаль Каррильо.
33. В беседе, которую мы имели с ним 6 октября 1978 г., Луис сказал нам, что сам он не видел доноса Руиса Алонсо, но что помнит, как о нем рассказывал Хосе.
34. После того как Луис Росалес прослушал эту запись, он доверительно сказал нам (25 января 1979 г.), что, по его мнению, Хосе упоминает здесь в завуалированной форме обвинение в гомосексуализме, которое также содержалось в доносе на поэта. Луис хорошо помнит, что, по словам Хосе, в доносе содержалось такое обвинение вместе с обвинениями политического характера.
35. См. примечание 3, с. 193.
36. Vila-San-Juan. Op. cit., p. 150—152.
37. Ibid., p. 143.
38. Сообщение Луиса Росалеса, впервые опубликованное К. Куффоном (op. cit., p. 108). Луис Росалес сообщил нам, что прозвище фалангиста, о котором с тех пор никто не имел сведений, было Бене, а не Бенет, как говорилось раньше.
39. См. примечание 1, с. 197.
40. Свидетельство Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон в Мадриде 7 ноября 1978 г.; Эсперанса не вспомнила имени адвоката, которое было нам названо родными поэта и Луисом Росалесом.
41. Подробности о приказе об освобождении, полученном в военной комендатуре, были впервые опубликованы в книге: Vila-San-Juan, op. cit. р. 152. Нам это подтвердил сам Росалес во время беседы, которую мы имели с ним 26 августа 1978 г.
42. Хосе Росалес сказал нам 26 августа 1978 г.: «Ты думаешь, что Федерико в то время был еще там, но я в это не верю».
43. В течение почти месяца Анхелина носила передачу Мануэлю Фернандесу Мантесиносу, находившемуся в гражданской тюрьме. Придя туда утром 19 августа, она узнала, что саго уже расстреляли. «Как я это забуду? — сказала она нам в 1966 г. — Утром дон Мануэль, а вечером — сеньорито Федерико».
44. Антонио Перес Фунес и Сесар Торрес Мартинес сказали нам независимо друг от друга, что видели корзинку Федерико в тюрьме.
45. Антонио Рамос Эспехо. Последние дни Федерико Гарсиа Лорки. Свидетельство Анхелины. — «Triunfo», 17 mayo 1975, p. 27—28.
46. См. заметку, опубликованную на первой странице газеты «Эль Идеаль» 17 августа 1936 г.: «Восстановлена телефонная связь между андалусскими провинциями, примкнувшими к движению. Радио Севильи сообщило, что установлено телефонное сообщение между Кадисом, Кордовой, Гранадой, Уэльвой и Севильей».
47. Свидетельство адвоката и писателя Антонио Переса Фунеса. Гранада, 20 сентября 1966 г. Умерший в 1971 г. Перес Фунес считал, что этот рассказ строго достоверен.
48. G. Brenan. The Face of Spain, p. 137—138.
49. Антонио де ла Вилья. Беглец из Гранады рассказывает о расстреле Гарсиа Лорки. — «Estampa», 26 septiembre 1936.
50. «Ideal», 21 agosto 1936, p. 2.
51. Хасинто Бенавенте умер в 1954 г., Хоакин Альварес Кинтеро — в 1944 г., Серафин Альварес Кинтеро — в 1938 г. Педро Муньос Сека был убит в Мадриде через три месяца после смерти Гарсиа Лорки, 28 ноября 1936 г., Рикардо Самора, известный футболист, умер в 1978 г. Согласно «Эль Идеаль» (23 августа 1936 г.), некто Хосе Сулоага — «мастер керамики, вызвавший восхищение во всем мире». Однако такого человека не существовало. По-видимому, «Хосе Сулоага» представляет собой «комбинацию» из двух лиц — из знаменитого художника Игнасио Сулоаги, умершего в 1945 г., и его двоюродного брата Хуана Сулоага, сына известного мастера керамики Даниэля Сулоаги. 18 августа «Эль Идеаль» упомянула мимоходом об убийстве Саморы в Мадриде. Затем, 22 августа, эта газета поместила на первой странице серию фотографий Саморы и Бенавенте, а на восьмой — фотографию братьев Альварес Кинтеро. 23 августа на первой странице этой же газеты были помещены фотографии Игнасио Сулоага и Педро Муньоса Сека, который назван «самым народным и плодовитым из национальных комедиографов».
52. Нам несколько раз рассказывали в Гранаде, что депутация во главе с Мариано Пелайо из жандармерии отправилась к Франко, чтобы пожаловаться на исключительную жестокость репрессий, которые даже в 1937 г. продолжали осуществляться Вальдесом. 20 апреля 1937 г. газета «Эль Идеалы» объявила, что Вальдес ушел в отставку со своего поста, и опубликовала его прощальное послание. В нем Вальдес просил у гранадцев прощения за суровость, которую вынужден был проявлять, находясь во главе управления гражданского губернатора, и добавлял, что совесть его чиста перед богом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |