Луис Буньюэль. Из книги «Мой последний вздох»

Лорка

Федерико Гарсиа Лорка появился в Резиденции через два года после меня. Он приехал из Гранады, по рекомендации своего учителя социологии дона Фернандо де лос Риоса, уже опубликовав путевые заметки «Впечатления и пейзажи», в которых рассказывал о своих поездках с доном Фернандо и другими андалусскими студентами.

Прекрасный оратор, обаятельный, подчеркнуто элегантный, в безупречном галстуке, с блестящими темными глазами, Федерико обладал талантом привлекать людей своеобразным магнетизмом, которому никто не мог противостоять. Он был старше меня на два года. Сын богатого землевладельца, приехавший в Мадрид в основном для изучения философии, Лорка очень скоро начал пропускать лекции и втянулся в литературную жизнь. Он быстро перезнакомился со всеми. Его комната в Резиденции стала местом встреч всего изысканного Мадрида.

Наша искренняя дружба началась с первой встречи. Хотя между неотесанным арагонцем и рафинированным андалусцем не было ничего общего — а может, в силу различий между нами, — мы все время были вместе. По вечерам он уводил меня, за Резиденцию, мы садились на траву (тогда луга и пустыри простирались до горизонта) и читали стихи. Читал он прекрасно. От общения с ним я стал меняться, я увидел по-новому мир, который он раскрывал передо мной каждый день.

Мне рассказали, что некий Мартин Домингес, силач баск, утверждал, что Лорка гомосексуалист. Я не мог этому поверить. В те времена в Мадриде лишь два-три человека слыли гомосексуалистами, а в Федерико я не замечал ничего, что наводило бы на подобную мысль.

Однажды во время обеда мы оказались рядом. За столом напротив в тот день восседали Унамуно, Эухенио д'Орс и дон Альберто, наш директор. После супа я тихо говорю Федерико:

— Выйдем! Я хочу тебе сказать нечто важное.

Немного удивленный, он встает вместе со мной.

Нам разрешают выйти во время обеда. Мы идем в ближайшую таверну, и тут я рассказываю Федерико, что решил драться с баском Домингесом.

— Почему? — спрашивает Лорка.

В нерешительности, не зная, как начать, я задаю ему вопрос:

— Правда, что ты гомик?

Задетый за живое, он встает и говорит:

— Между нами все кончено.

И уходит.

Естественно, мы в тот же вечер помирились. В поведении Федерико не было никакой женственности, никакой аффектации. К тому же он не любил шуток на эту тему, в отличие, скажем, от Арагона, который, приехав несколько лет спустя в Мадрид, спросил директора Резиденции, где должен был читать лекции, причем спросил с явным намерением шокировать (чего и добился): «Нет ли тут у вас писсуара попикантнее?»

Мы провели с Лоркой незабываемые часы. Он открыл мне поэзию, особенно испанскую, которую прекрасно знал, познакомил и с другими книгами. Так я прочел «Золотую легенду», в которой впервые нашел несколько строк о святом Симеоне-столпнике. Позднее он станет героем моего фильма «Симеон-столпник». Федерико не верил в Бога, но хранил и культивировал в себе чисто художественное отношение к религии.

Передо мной фотография 1924 года, на которой мы «сидим» вдвоем на мотоцикле, нарисованном на полотне, во время Вербены святого Антония — большого ярмарочного гуляния. На обороте этой фотографии в три часа ночи (мы оба были уже пьяны) Федерико написал за три минуты стихи и отдал их мне. Карандаш постепенно стирается от времени. Я переписал их, чтобы не забыть:

Святой Антоний с вербеной —
вот первая весть Господня.
Я дружбою неизменной
Луиса встречу сегодня.
Луна горит и не тужит,
хоть тучами свод застелен,
а сердце горит и кружит,
а сумрак изжелта-зелен.
В тот вечер, чьи пряди зыбки,
я дружбу вплел спозаранку.
Дитя без тени улыбки
печально крутит шарманку.
Под сенью бумажных арок
мне друга рука — подарок¹.

Позднее, в 1929 году, на подаренной мне книге он написал короткие стихи, которые я очень люблю:

Синее небо.
Желтое поле.

Синие горы.
Желтое поле.

Голой равниной неторопливо,
тихо проходит только олива.

Только одна
олива².

Вспоминается среди многих других разговор с Лоркой однажды утром в небольшой гостинице. Еле ворочая языком, я заявил ему:

— Федерико, мне непременно надо сказать тебе правду. Правду о тебе.

Дав мне выговориться, он спросил:

— Ты кончил?

— Да.

— Тогда мой черед. Я скажу все, что думаю о тебе. Ты вот говоришь, что я ленив. Ничуть. Я не ленив, я...

И в течение десяти минут говорил о себе.

Между 1925 и 1929 годами я несколько раз приезжал в Испанию и встречался с друзьями по Резиденции. Во время одного такого приезда Дали объявил мне с большим восторгом, что Лорка написал превосходную пьесу — «Любовь дона Перлимплина».

— Нужно непременно, чтобы он тебе ее почитал.

Федерико не пришел в восторг. Довольно долго, и не без оснований, он считал меня слишком примитивным, слишком провинциальным, чтобы оценить тонкости драматургии. Однажды Лорка даже отказался взять меня с собой, отправляясь к какой-то аристократке. Тем не менее по настоянию Дали он согласился прочесть свою пьесу, и вот мы все трое сидим в подвальчике бара гостиницы «Насьональ». Деревянные перегородки создавали своеобразные купе, как в некоторых европейских пивных.

Лорка приступил к чтению. Я уже говорил — читал он прекрасно. Но что-то мне не нравилось в истории старика и девушки, которые в конце первого акта оказываются в кровати под балдахином при опущенных занавесках. А из суфлерской будки выходит карлик и, обращаясь к зрителям, говорит: «Уважаемая публика, дон Перлимплин и Белиса...»

Прервав чтение, я стукнул кулаком по столу:

— Хватит, Федерико! Это дерьмо!

Он побледнел, закрыл рукопись, посмотрел на Дали, и тот своим низким голосом подтвердил:

— Буньюэль прав. Es una mierda.

Я так и не узнал, чем кончается пьеса. Мне вообще следует признаться, что я не большой поклонник театра Лорки, который кажется мне риторическим, иллюстративным. Жизнь Лорки, его личность были куда значительнее его творений.

Позднее вместе с матерью, сестрой Кончитой и ее мужем я пошел на премьеру «Йермы» в театр «Эспаньоль» в Мадриде. Сидя в ложе, я ужасно страдал от ишиаса и вынужден был положить ногу на табурет. Занавес поднимается: пастух очень медленно пересекает сцену, чтобы успеть проговорить свой длинный монолог. На его плечи наброшена баранья шкура, перевязанная лентами, стихотворный монолог длится бесконечно. Трудно, но я терплю. Идут другие сцены. И вот начинается третий акт. Прачки стирают белье возле нарисованного ручья. Услышав перезвон бубенцов, они говорят: «Стадо! Вот стадо!»

В глубине зала две билетерши тоже звонят в колокольчики. Весь Мадрид находил эту сцену очень оригинальной, очень современной. Меня она привела в ярость, и, опираясь на руку сестры, я покинул зал.

Незадолго до «Андалусского пса» глупая ссора на некоторое время развела нас. Будучи весьма обидчивым, Лорка подумал или сделал вид, будто этот фильм направлен против него. Он говорил:

— Буньюэль сделал маленький фильм, вот такой. — Жест пальцами, — Он называется «Андалусский пес». Этот пес — я.

В 1934 году мы помирились. Вечно окруженный толпами поклонников, Федерико находил, однако, время проводить со мной долгие часы. Вместе с Угарте мы часто отправлялись на моем «форде» в горы, чтобы отдохнуть в тиши готического великолепия Эль Паулара. Здание монастыря было разрушено, но шесть или семь комнат, кое-как приведенных в порядок, находились в распоряжении художников. Тут можно было даже заночевать, если привезти с собой спальный мешок. Художник Пейнадо, с которым я случайно встретился в этом же самом месте сорок лет спустя, — часто приезжал в заброшенный монастырь.

Чувствовалось приближение грозы — нам было трудно говорить о живописи и поэзии. За четыре дня до высадки Франко Лорка, который так никогда и не сумел увлечься политикой, внезапно решил уехать в Гранаду, свой родной город. Я пытался отговорить его:

— Послушай, Федерико, близится страшное время. Останься. В Мадриде ты будешь в большей безопасности.

И другие друзья старались разубедить его, но тщетно. Он уехал — крайне взволнованный, очень напуганный.

Известие о смерти Лорки было для нас всех ужасным ударом.

Среди людей, которых мне довелось встречать в жизни, Федерико занимает особое место. Я говорю не о его драматургии и поэзии, я говорю о нем самом. Он сам — истинный шедевр. Мне даже трудно кого-нибудь сравнить с ним. Садился ли он за рояль и подражал Шопену, разыгрывал ли пантомиму или короткую театральную сценку, Федерико покорял всех. Что бы он ни читал — неважно что, — это было прекрасно. Он был — сама страсть, радость, молодость! Пламя!

Когда я впервые встретился с Лоркой в Студенческой резиденции, я был лишь грубоватым провинциальным атлетом. Дружба с ним преобразила меня, благодаря Федерико я познакомился со многими интересными людьми. Я обязан ему большим, чем мог бы выразить словами.

Его останки так никогда и не были найдены. На этот счет ходили легенды. Дали недостойно намекал на преступление гомосексуалистов. Это абсурд. Федерико погиб потому, что был поэтом, в то самое время, когда по ту сторону баррикады раздавались вопли: «Смерть интеллигенции!»

В Гранаде он нашел убежище у одного фалангиста, поэта Росалеса, чья семья дружила с семьей Лорки. Он считал себя в безопасности. Какие-то люди (не имеет значения, что у них за взгляды), возглавляемые неким Алонсо, пришли ночью и арестовали его, посадили на грузовик вместе с несколькими рабочими и увезли.

Федерико страшно боялся физических страданий и смерти. Могу себе представить, что он испытывал ночью в грузовике, увозившем его в оливковую рощу, где он и был убит.

Я часто думаю об этой минуте.

Комментарии

Луис Буньюэль, диктовавший свои воспоминания на склоне лет, невольно переносит позднее отношение к Лорке в прошлое. Время, конечно, высветило в облике Лорки главное (и Буньюэль точнее многих сумел это определить), но приглушило драматизм дружбы-вражды, связавшей великого поэта и великого режиссера, ценивших, хотя вряд ли понимавших друг друга и, очевидно, психологически несовместимых. Буньюэль, как и многие из близких Лорке людей, не принял «Цыганское романсеро», однако, в отличие, например, от Гаша, не мог ограничить себя литературной полемикой. В письмах Буньюэля тех лет, адресованных Бельо и Дали, сквозит неприкрытое раздражение: «Федерико невыносим — в точности как его «Романсеро». Есть этот смысл и в «Андалусском псе», хотя, конечно, нелепо сводить фильм к карикатуре на друга. Однако у Лорки были основания «принять этот пасквиль на свой счет», как он говорил не однажды, и даже ответить на него в непривычном жанре — киносценарии «Путешествие на луну», который так и не стал фильмом.

Свои мемуары Луис Буньюэль надиктовал Жану-Клоду Каррьеру, и они увидели свет в парижском издании 1982 г.

Перевод с некоторыми исправлениями печатается по книге: Буньюэль Луис. Мой последний вздох. М., Радуга, 1989.

...о своих поездках с доном Фернандо... — Буньюэль ошибается: в 1916—1917 гг. Лорка в группе гранадских студентов совершил три экскурсии не с Фернандо де лос Риосом, а с Мартином Домингесом Берруэтой.

«Золотая легенда» — распространенный по всей средневековой Европе свод христианских агиографических легенд, составленный около 1260 г. блаженным Иаковом Ворагинским (1226—1298). Одно время «Золотая легенда» была любимым чтением Дали, Лорки и Буньюэля.

...героем моего фильма «Симеон-столпник». — Фильм Буньюэля «Симеон-столпник», созданный в 1965 г. в Мексике, отмечен специальным призом жюри Венецианского фестиваля.

Святой Антоний (Антоний Падуанский) — самый почитаемый из «домашних» испанских святых, покровитель девушек на выданье. Его обычно изображают очень молодым и красивым юношей с цветущей веткой вербены в руках.

...согласился прочесть свою пьесу... — Впервые о работе над «Любовью дона Перлимплина» Лорка упоминает в письме Мельчору Фернандесу Альмагро в конце февраля 1926 г., посылая ему отрывок из пьесы. В январе 1929 г. труппа Сиприано Риваса Черифа объявила о готовящейся постановке. Точная дата чтения, о котором пишет Буньюэль, неизвестна.

...выходит карлик... — У Лорки — дуэнде.

Эль Паулар — картезианский монастырь, расположенный в 65-ти км. от Мадрида. Его строительство было начато в 1390 г. и закончилось только при Энрике III (1379—1406), который повелел выстроить рядом королевский дворец.

За четыре дня до высадки Франко... — Лорка выехал в Гранаду 14 июля. 17-го в испанской зоне Марокко начался фашистский мятеж, 18 июля восстали главные гарнизоны в Испании, 19 июля Франко прилетел с Канарских островов в Тетуан, чтобы возглавить марокканскую группировку.

...впервые встретился с Лоркой в Студенческой резиденции... — Буньюэль поселился в Резиденции в 1917 г., за два года до появления там Лорки. В начале 1925 г. Буньюэль уехал в Париж и бывал в Мадриде короткими наездами.

Примечания

1. Перевод Н. Ванханен.

2. Перевод Н. Ванханен.