Карлос Морла Линч

Из дневника

1931. Федерико и Артур Рубинштейн

«Артур Рубинштейн, знаменитый пианист, с которым мы дружны много лет, приехал в Мадрид. В Испании у него много поклонников, особенно среди прекрасного пола. (...)

Он дал два концерта, которые взволновали всю столицу. Занимается пианист у нас дома, и каждый раз это целый концерт, который он дает нам... при закрытых дверях.

Рубинштейн сказал, что очень хочет познакомиться с Лоркой, которым восхищается. Желание это неотступно его преследует.

Чтобы доставить. ему удовольствие, мы устраиваем у нас вечер, где — поскольку трудно встретиться с Рубинштейном наедине — мало-помалу собирается большая компания. Не того мы хотели, но — что поделать! — весь свет желает увидеть музыканта.

С этой целью его привозят к нам домой гости, присутствовавшие на обеде, который был дан в его честь послом Великобритании, а поскольку мы не ожидали подобного нашествия, то заготовленные для скромного буфета припасы преждевременно истощаются. Первыми поглощены деликатесные испанские лакомства — бисквиты и «небесное сало», затем сандвичи, наконец, испаряются виски и шампанское. Но сам Федерико так и не появился. Мы тщетно ждали его, когда било четыре утра. Рубинштейн в нетерпении то и дело поглядывал на ручные часы и всякий раз, когда слышались чьи-то шаги, восклицал: Le voilà, — и тут же снова разочаровывался.

Я звонил Федерико по телефону — раз, другой, третий; посылал ему записки — умоляющие, гневные, категорические, полные возмущения. Разыскивать его отправились несколько друзей-добровольцев. Напрасный труд! Они застали Федерико в пижаме, сидящим на постели, угрюмым и необщительным. И прием, организованный с целью предоставить «великому Рубинштейну» возможность познакомиться с «не менее великим» Лоркой, закончился в пять утра, но Федерико так и не удостоил нас своим появлением.

Мы будим его поутру, чтобы выругать, он подходит к телефону, шаркая туфлями, но успевает расслышать лишь краткий и решительный возглас разгневанной хозяйки дома:

— Дикарь!

И — клак! — трубка резко опущена».

1931, Май. Перерыв и примирение

«Уже около месяца Федерико к нам не приходит... Правда, кое-кто видел, как он крадется мимо наших окон, выходящих на улицу... чуть ли не на четвереньках, чтобы никому не попасться на глаза.

Примирение мало-помалу близится, а что до нас, то мы уже не чаем, когда растает лед между нами — лед, по сути, несуществующий. Мы знаем, что Федерико нас любит, и он знает, что мы его любим и что уже давно простили. Но нужно, как говорят французы,sauver la face. (Не ударить в грязь лицом (фр.))

И вот сегодня случилось то, что не могло не случиться, — да и в какой форме: неожиданной, изящной, очаровательной, поистине "гарсиа-лоркинской"! В то время, как мы сидели за столом, дверь открылась, и в столовую медленным шагом вступил провинившийся, неся в руках крошечный букетик цветов.

Остановившись на приличном расстоянии, он склонил голову с полнейшей серьезностью, словно отдавая протокольный поклон, и все так же невозмутимо развернул бумажный свиток, который вынул из кармана.

И прочитал:

Я вами назван шутом,
с железным сердцем притом.
Дикарь, — твердили вы хором,
меня заклеймив позором,
и даже были не рады
стихам любимой Гранады.
Друзья, да можно ли эдак
меня казнить напоследок?
Взгляни-ка сюда, Бебе,
вот эта роза тебе!
Тебе же, Карлос, дружок,
мой самый лучший цветок!
Карлитос, сюда взгляни-ка:
тебе вот эта гвоздика!
Когда мы свидимся вновь?
Примите мою любовь!

      пер. Н. Ванханен

Еще раз поклонившись, Федерико повернулся на каблуках, намереваясь уйти. Но мы догоняем его у дверей. Объятия и общая радость!»

1931, 4 Ноября. День святого Карлоса

«День святого Карлоса.

Это и наши именины. Отец и сын, мы приготовились достойно отпраздновать их. (...)

Ровно в полночь приходит Федерико. Он объявляет, что не принес никакого подарка, поскольку "день смерти святого архиепископа Миланского застал его без гроша в кармане", но взамен он угостит нас театральным представлением. Внушительная компенсация!

Рассаживаемся в глубине гостиной и ждем, преисполненные любопытства.

— Для начала, — объявляет Федерико, — насладитесь пляской Тортолы Валенсии.

И тут раздается пение, в котором есть нечто индийское, а в полуоткрытой двери показывается изгибающаяся по-змеиному рука, украшенная браслетами... то есть колечками от гардин.

Затем возникает Тортола Валенсия, закутанная в простыню... по-видимому, взятую из моей постели. Она поет и пляшет, по-восточному двигаясь всем телом и покачивая бедрами. Тортола отступает и наступает, кружится, склоняется к полу и выпрямляется, закатывает глаза, так что видны лишь белки. Сделав несколько на и исполнив вполне классическое фуэте, она резким движением освобождается от покровов, и появляется Федерико в обычном костюме, но... с разноцветными лентами, прикрывающими филейные части, на манер баядеры. Продолжая плясать, он блистательно удаляется.

Овация.

Потом Лорка угощает нас "проповедью на Страстной неделе" — это своего рода урок катехизиса для невинных и стыдливых девиц, монолог безобидный и здравый по содержанию, шутливый и на редкость изящный по форме.

В заключение он показывает нам балет "Мата Хари", героиню которого изображает с помощью двух опрокинутых чашек вместо грудей. И это имеет оглушительный успех. Я хохочу до колик, я в восторге. (...)

Представление Федерико — короткое, как нельзя более уместное, исполненное веселья, блеска и юмора — являет собой абсолютное совершенство: оно не затянуто, не скомкано, оно легкое, летящее, словно окрыленное колесо.

Сколько обаяния в этом человеке!

С того момента, как он показался у нас на пороге, — словно солнце посреди ночи, — такое чувство, будто он несет полную охапку благополучия и счастья. В этот день именин его подарок был, без сомнения, лучшим».

1932, Конец декабря. Наедине с Федерико

«...Помолчав, Федерико рассказывает мне такую прелестную историю.

— Некий сеньор идет ночью по безлюдной улице. Его останавливает цыган и требует, чтобы тот немедленно отдал свои деньги. По-видимому, у него где-то спрятан нож. Бедняга отдает три единственные песеты, имеющиеся в кармане, но просит со всей учтивостью оставить ему десять сентимо, припасенных для привратника. Цыган возвращает ему монеты и приглашает выпить но стаканчику. Ограбленный, не колеблясь, с удовольствием принимает приглашение и — поскольку он кабальеро — выражает желание оплатить выпивку той маленькой суммой, которая у него осталась. Но грабитель цыган протестует: "Еще чего не хватало! Я плачу!" А потом провожает его до дома, "чтобы с ним ничего не случилось". "Тут много преступников, — говорит он, — шляется в такую пору".

Я любуюсь Федерико.

Сущее наслаждение слушать, когда он рассказывает вот так, беспорядочно, словно раскручивается удивительная лента серпантина.

— Я, — продолжает Федерико, — дружен с ними со всеми, но есть один, которого я люблю особенно и ценю превыше остальных, потому что он "честный жулик". Он ужасный негодяй, — добавляет, смеясь, Федерико, — наглый и бессовестный... а в глубине души такой добрый и такой настоящий друг. — Здесь Федерико делает паузу, а затем продолжает: — Друг, то есть человек, которого хорошо знаешь и которого любишь... несмотря ни на что. И в конце концов, — восклицает он, — что такое жулик? Тот же делец, только более откровенный и непосредственный.

Мы оба смеемся удачному выражению, столь точному и образному.

А Федерико продолжает рассказ:

— Однажды цыган, с которым я встретился на безлюдной дороге, вернул мне вытащенный у меня бумажник, оставив нетронутым его содержимое. "Я целый день не ел, — сказал он, — но тебя я не могу ни обокрасть, ни ограбить, потому как это ты". И я знаю, — добавляет Федерико, — что, говоря так, он был честен в своих чувствах.

— И ты подарил ему бумажник, — заключаю я, не сомневаясь.

А Федерико хохочет:

— Ну конечно, Карлильо, я отдал его. И, сделав это, остался доволен. Истинное счастье состоит не в том, "чтобы иметь", а в том, "чтобы давать"».

Федерико — шутник

«Федерико вернулся из Буэнос-Айреса таким довольным и радостным, что дальше некуда. Он позвонил мне два раза днем и еще раз ночью, не назвав своего имени. Первый раз — чтобы выдать себя за некоего "сеньора дона Пепе из Тортосы", который просил рекомендовать его президенту Чили, дабы основать в Антофагасте — самой сухой и безводной области страны — фирму по продаже и установке купальных бассейнов. Я поверил и назначил ему свидание на следующий день.

Во второй раз он заявил хриплым голосом, что говорит тореро, имеющий дело с молодыми бычками, и, по поручению Каганчо, предложил мне должность помощника матадора в его куадрилье. Я снова поверил, решив, что это «цыганские штучки».

Наконец, раззадоренный моей доверчивостью, Федерико позвонил мне, когда я, усталый и сонный, уже был в постели, и сердито напомнил, будто "я не заплатил за обезьяну, которую вечером приобрел на Алькала". Приняв и это за чистую монету, я стал уверять, что звонивший "ошибся номером", но тут раздался хохот. И я узнал Федерико.

Я только назвал его — не обижаясь, конечно, — бездельником и попросил оставить меня в покое. Тем не менее через какое-то время Федерико появляется и усаживается в ногах моей кровати, веселый, жизнерадостный, говорливый.

— Как можешь ты помышлять о сне, когда "снаружи жизнь пылает"?

И моя комната мало-помалу наполняется гостями, которые восхищенно слушают Федерико. Рассказ о перипетиях его путешествия мог бы составить целую книгу».