Хосе Мора Гуарнидо

«Однажды вечером я, как обычно, прогуливался по улице Католических Королей, когда ко мне неожиданно подошел юноша — я был старше его на целых два года — и остановил меня вопросом:

— Вы Хосе Мора Гуарнидо?

Услышав ответ, он заулыбался и протянул мне руку:

— А я Федерико Гарсиа Лорка.

В его словах не было и тени робости. В тоне звучала уверенность, что его ждет блестящее будущее, уверенность человека, который знает — он уже добился многого. Мне кажется, я до сих пор вижу его смугловато-бледное лицо с густыми бровями, пронзительно сверкающими глазами, острым подбородком мальчика с византийских витражей и небольшой совершенно женской родинкой над верхней губой, точно такой же, как у его матери, вижу его милую улыбку... Небрежно завязанный большим бантом черный галстук охватывал свободный пикейный воротничок, блестящие черные волосы вполне терпимой "артистической" длины выбивались из-под черной шляпы с такими гибкими полями, что на ветру они напоминали крылья большой бабочки. Строгий темный костюм выдавал в нем студента из хорошей семьи.

Мы пожали друг другу руку, Лорка решительно пристроился рядом, с намерением составить мне компанию, и мы продолжили путь. В разговорах мы прошли по улице Католических Королей, миновали Пуэрта-Реаль и Асера-дель-Касино. <...> Прошло всего несколько часов, а мы уже чувствовали себя связанными узами крепкой, братской дружбы. Своего нового друга, музыканта, чье сердце художника болью отзывалось на все то, что волновало и нас, я познакомил со своими друзьями. Нашим отношениям суждено было сохраниться на долгие годы, пройти дорогами побед и поражений, счастливо избежать зависти и никчемных разногласий. Хотя каждого из нас ждала своя судьба, мы жили чистым чувством любви к Гранаде, бедному городу-пленнику, за которого некому заплатить выкуп».

* * *

«За несколько лет до этого между мной и Лоркой случилось небольшое недоразумение. Еще в 1923 году, перед тем как мне уехать из Гранады, Лорка, во время наших бесконечных шатаний по пустынным ночным улицам, прочитал мне почти все — я в этом нисколько не сомневаюсь, — почти все романсы, которые позже, в 1927 году, вышли отдельной книгой под названием "Цыганское романсеро". Одно из этих стихотворений — "Романс о луне, луне", в книге оно самое первое — так мне понравилось, я так горячо и так искренне расхвалил его, что Лорка со словами: "Я тебе его посвящу" — вытащил из кармана листок и надписал его. Однажды Хуан М. Филартигас сказал мне, что натолкнулся в одном аргентинском журнале на "очень интересные" стихи какого-то испанского поэта, посвященные моей персоне. Журнал назывался "Проа", его издавала в Буэнос-Айресе группа молодых людей. Я нашел тот номер, где и в самом деле был впервые опубликован посвященный мне "Романс о луне, луне». Но, когда вышла книга, посвящение адресовалось уже не мне, а Кончите Гарсиа Лорке — старшей сестре поэта. Эта замена, хотя и уязвила мое самолюбие, не могла привести к разрыву добрых отношений прежде всего потому, что меня изъяли ради человека достойнейшего, имеющего на то куда более законные права. Но, что греха таить, всегда лестно, когда тебя возносят в герои посвящения, ну а неожиданная опала не может не вызвать разочарования. И я отправил Лорке довольно колкое письмо, укоряя его в содеянном и напоминая ему дразнилку из андалусской школьной игры, в которой строго осуждается такого рода провинность:

Кто дал, но взял назад,
тому дорога в ад.

На мое письмо Федерико не ответил, но в Монтевидео при первой возможности он объяснил мне, что произошло. В аргентинский журнал Лорка отослал тот самый, посвященный мне экземпляр романса. Отослал и забыл, как забыл и о посвящении, и, когда готовил книгу к изданию, посвятил романс своей сестре. В качестве слабой компенсации за нанесенную мне обиду он, не сходя с места, на длинном листе бумаги написал злополучное стихотворение, вновь посвятил его мне, а внизу рядом со своей подписью нарисовал грустную физиономию Пьеро, освещенную черной луной в венчике белого нимба».

* * *

«Если бы можно было вычеркнуть из памяти страшную его гибель; если бы смогли мы представить себе внезапную и легкую смерть поэта (какая выпадает лишь избранникам богов), тогда ничто не помешало бы нам сказать, что жизнь была к Лорке добра и благосклонна. Ему не пришлось мучительно выбирать. Он не испытал оскорбительной нужды. Не поступался совестью и не предавал. Он прожил почти сорок долгих и счастливых лет, щедро и заслуженно одаривших его. У него было все, чего бы он мог пожелать: дружба и уважение, непритворные восторг и понимание.

Жизнь Федерико не была борьбой — скорее прогулкой по тропам, с которых открывались иногда картины безрадостные, но его прямо не касавшиеся; и если печали и тревоги бытия с такой достоверностью преломились в его мировосприятии, то только потому, что чуткой душой он ощущал чужую боль, как свою собственную».