Дамасо Алонсо

«Это было уже в середине декабря 1927 года. Мы отправились в Севилью: на нас точно с неба упало приглашение из севильского Атенея. На самом-то деле все произошло благодаря дружескому участию (и, полагаю, щедрости) несравненного Игнасио Санчеса Мехиаса. По приезде нас сразу поместили в самых лучших номерах отеля, который казался нам пределом роскоши. Когда закончился срок нашего «контракта» (назовем это так), мы захотели провести еще несколько дней в Севилье. И вот, подсчитав все затраты, поняли, что нам по карману лишь дешевые комнаты под самой крышей. (Недаром я говорил в Атенее о взлетах испанской поэзии.) Словом, пришлось распроститься с роскошными апартаментами и перебраться в аскетическую мансарду. Мы сами — нас уже исключили из разряда знатных гостей — несли свои вещи. Федерико, с чемоданом в руке, поднимался весьма торжественно, будто совершал ритуальное восхождение, и, останавливаясь через несколько ступенек, кричал громким страдальческим голосом:

— Так пала Ниневия! Так пал Вавилон! (Федерико вспомнил к случаю одну разорившуюся сеньору, которая именно этими восклицаниями прерывала свои жалобы на несчастную судьбу. Потом я не раз слышал от него эту историю.)

За несколько дней до нашего переселения наверх мы каждый вечер выступали в Атенее с лекциями и чтением стихов перед, мягко скажем, малочисленной аудиторией. (Сорок — пятьдесят человек — не больше. На мою лекцию пришли всего четверо, и то по ошибке — какие-то дамы, они мгновенно исчезли, едва я отвернулся, чтобы взять стакан воды. Но зато — чудеса! — на банкете, который в нашу честь не поскупился устроить севильский Атеней, присутствовали четыреста приглашенных.) Все это происходило в довольно поздние часы. А потом мы отдавались во власть колдовских ночей Севильи. Приходили в отель под утро и спали до заката солнца. Лишь в следующие свои приезды я видел Хиральду при свете дня».