Хуан Рамон Хименес. Из книги «Испанцы трех миров»

Федерико Гарсиа Лорка

Пяти расам (а все они — медь и маслина, белизна, темень и желтизна живут в нем) тесно в убогой телесной оболочке, и Федерико Гарсиа Лорка всякий раз неузнаваем. Он не даст вам заметить изъяна. И, неуклюже переваливаясь, косолапя, скроется в Аллее Грусти, а в воздухе останутся парить звуки — как влага, разбрызганная мерцающими струями фонтана. Или со всего маху врежется в закат и, рассекая темень, будет биться, словно шмель о стекло, о ночь — створку волшебного фонаря.

(Это он в своей потайной улочке углем расписал лазурные стены розами в кувшинах. Это он, когда стемнело и зажглись фонари, отчитал трех речных колдуний у моста. Он говорил с ними через рупор — верхнее отверстие водостока, что рядом с лесенкой. Это он в сумерки взобрался на стену, сложенную из камней, и бросил жасминную ветку белой монахине — той, что возделывала свой сад. И, гулко расхохотавшись, вскочил на качели или, свернув за угол — бог весть за какой, — попросил огонька у ребятишек. И понесся вприпрыжку под гору по заросшей тропе, что ведома лишь ящеркам — отливкам светлой бронзы, да сбрызнутым известью голубым колокольчикам, да неустанным муравьям.)

...И его — убили? Нет — просто он вошел в горящий дом, и неведомо, суждено ли ему выйти. Но разве это не он поднимается с цветным фонарем по проулку вослед церковной процессии? Разве не он, сдвинув бурую мраморную плиту, скользнув в подземный ход и проплутав в галереях, выходит к часовне, где ждет его — «с улыбкой на устах» — де Фалья? Разве не он, неподвластный уже хвалам и химерам, с бумажной лилией в руке, как отрешенный странник, переступает — теперь навеки — родной порог и, страдальчески выгнув бровь и полузакрыв глаза, тихонько запевает для Исабелиты вильянсико?

Федерико Гарсиа Лорка. Смуглолицый гранадец

Я не поверил, не хотел верить. Я гнал от себя неминуемую глухую тоску, которую таило известие. Нет! Всем и себе скажу: нет! Он не умер, смуглый — до ежевичной лиловизны — гранадский поэт. Его не убили, не расстреляли, не замучили, не знаю что еще.

И все же смерть, в которую я не верил, не хотел верить, была той самой смертью, которую он, сам того не ведая, накликал — тем, что писал, и тем, как жил. То была смерть, предсказанная в романсах, такая, какую он ждал, от которой хоронился. Та самая, которая стала... нет! Которая еще только должна была стать его смертью.

Но ведь говорят, что да, что правда, что так оно и было. Так, а не иначе. Скажите, так, Мануэль де Фалья, Фернандо де лос Риос, Луис Росалес, так? Скажите, друзья мои из той и другой Гранады.

Фернандо де лос Риос прислал его ко мне в Мадрид с таким письмом:

«Мой милый поэт!

Перед Вами юноша-романтик. Примите его и обласкайте — он того стоит. Это один из тех, на кого мы возлагаем большие надежды.

Сердечно жму Вашу руку —

Фернандо де лос Риос.

Гранада, 27 апреля 1919 г.»

Он сел на диван — смуглый до зелени, до лиловизны, курносый, весь в родинках, — и мы заговорили про все и всех. Он глядел в одну точку и вправду походил на луну — лунный мерцающий мальчик не от мира сего, чуть отрешенный, чуть холодноватый. И родинки — как потухшие вулканы. Он привез много стихов, а еще больше оставил дома, в материнском шкафу. Тут тебе и Сальвадор Руэда, и зверюшки, и Вильяэспеса, и Альгамбра, и мое кое-что, и луна. Я выбрал несколько стихотворений и предложил их журналам «Эспанья» и «Ла Плума».

Вскоре Федерико Гарсиа Лорку увели от меня аллеи «Тополиного холма», поглотил водоворот Студенческой резиденции. И лишь изредка долетал до моих обиталищ — сначала на улицу Листа, 8, затем на Веласкеса, 96, и еще позже на Падильи, 38, — его зов, гулкий, как горное эхо. Отчетливо помню тот вечер, когда втроем — Рафаэль Альберти и мы с ним — сидели на скамейке под тополями и солнце умирало на наших глазах.

В 1924 году я ездил с ним и его братом Пако в Гранаду на второй конкурс канте хондо. Чудесное было путешествие. Исконно испанский пейзаж, особенно за Вильчесом: по холмам стелются ленты розоватых олив, и все чаще мелькают олеандры — как знак Андалусии, которая не заставила себя ждать и взволновала нас до глубины души. На закате — Иснальос, городок, прилепившийся к горе; дрожь летних сумерек.

И наконец Гранада с вечерней звездой, сверкающей, как алмаз, над темной, голой, скалистой сьеррой.

Во мне с детства жила Гранада Готье, восточный город: днем — рубин, бирюза, изумруд, ночью — тончайшая серебряная филигрань, игра теней, мерцание бликов. Но чем ближе мы подъезжали к Гранаде, тем дальше убегал от меня тот вычитанный город и растворялся в прошлом, в юности, когда я впервые на уроке французского в коллеже прочел «la Alamède de Grenade à la tombée de nuit»1; в детстве, когда отец рассказывал мне, как он в молодые годы жил в Гранаде. Тот город прятался от меня — точнее, прятался внутрь меня, в самую глубь, так, словно боялся исчезнуть. И то, что городов всегда было два, тревожило душу. А их всегда было два: две Малаги, два Нью-Йорка, два Сагунто, два Парижа, две Авилы, две Барселоны, два Каркассонна. И они во мне враждовали. У каждого города было два облика, две ипостаси, закат и рассвет. И Гранада, как все города, оказалась «не такая».

Я мечтал о Гранаде в поезде, на пути к ней. Сумеречные шорохи, плеск воды, шелест ветра.

Утром — с Федерико, Исабелитой, Пако, Кончитой — наверх, в Альгамбру, к садам Хенералифе.

(Эссе не окончено.)

Комментарии

Испанский поэт Хуан Рамон Хименес был для всего поколения 27-го года если не учителем, то несомненным поэтическим авторитетом. Многих из молодых поэтов, и в том числе Федерико Гарсиа Лорку, он поддержал в начале творческого пути.

Первое эссе — портрет Лорки — 15 ноября 1930 г. напечатала мадридская «Ла Гасета литерариа» («Литературная газета», № 94). Второе, незавершенное, было опубликовано посмертно, вместе с первым, в расширенном издании «Испанцев трех миров», книги «лирических карикатур».

Перевод осуществлен по изданию: Jimenez Juan Ramón. Españoles de tres mundos. Madrid, Aguilar, 1969.

Аллея Грусти — тополиная аллея на берегу реки Дарро, откуда открывается прекрасный вид на Альгамбру.

...трех речных колдуний... — В одном из эссе, составивших книгу «Забытье в Гранаде», Хименес рассказывает о встрече с тремя гранадскими старухами водоносками на платформе, где Хименес и Лорка встречали Мануэля де Фалью, возвращавшегося из Малаги. Лорка уверил Хименеса, что старухи — колдуньи.

...выбрал несколько стихотворений... — В декабре 1920 г. журнал «Эспанья» опубликовал три стихотворения Гарсиа Лорки, еще три появились в январском номере журнала «Ла Плума» за 1921 г., и в том же году в журнале «Индисе», издаваемом Хименесом, в № 2—4 были напечатаны подборки стихотворений Лорки.

В 1924 году я ездил с ним... — 30 июня Хименес и его жена Зенобия Кампруби (1887—1956) в сопровождении братьев Гарсиа Лорка прибыли в Гранаду. Их поездка не была связана с каким-либо событием в культурной жизни города, да и у конкурса канте хондо — первого и единственного — не было продолжения.

«...Тополиная аллея на закате». — Хименес не совсем точно цитирует фразу из «Путешествия по Испании» Теофиля Готье. Ср.: Gautier Teophile. Voyage en Espagne. Paris, 1946, p. 157. Тополиная аллея — старинное название набережной реки Хениль, ныне это две улицы: Пасео-дель-Салон и Пасео-де-ла-Бомба.

Примечания

1. «Гранада. Тополиная аллея на закате» (фр.).